Плоды земли - Кнут Гамсун

– Ну уж как будет, так и будет, – сказал Исаак, когда они заговорили об этом. – Но вот весна на дворе, а Йенсина уехала, кого же нам взять на летние работы?

– Мы с Леопольдиной сами станем работать, – сказала Ингер. – Да я готова работать день и ночь! – проговорила она взволнованно и со слезами в голосе.

Исаак не понял причины этой бурной вспышки, но у него были свои собственные планы, и, взяв кирку и лом, он пошел на опушку леса и занялся обработкой камня. Он и впрямь не мог взять в толк, как так получилось, что работница Йенсина уехала, хорошая была девушка. Его пониманию вообще доступны были только самые простые и явные представления – работа, предписанные законом или природой поступки. Большой, с мощным мускулистым торсом, он менее всего походил на эфирное существо, и ел он как положено мужику, что шло ему тоже на благо, и потому он очень редко выходил из равновесия.

Так вот, стало быть, этот камень. Камней-то вокруг было много и самых разных, но для начала он выбрал этот. Исаак предвидит день, когда ему придется построить здесь маленькую избушку, уголок для себя и Ингер, он решил расчистить место, пока Сиверт в Великом, не то придется давать сыну объяснения, а этого он хочет избежать. Конечно, придет время, и Сиверту понадобятся все строения на усадьбе, значит родителям нужно приготовить для себя избу. Собственно говоря, стройка в Селланро никогда и не прекращалась, большой сеновал над каменным скотным двором до сих пор еще не поставлен. Но бревна и доски для него готовы.

Стало быть, этот камень. Он не особенно выступал над землей, но от ударов не подавался, значит наверняка здоровенный. Исаак окопал его кругом и попробовал приподнять ломом – камень не шелохнулся. Он покопал еще немного и снова попробовал приподнять – нет. Делать нечего, Исааку пришлось сбегать домой за лопатой, чтоб откинуть землю. Он снова окопал, снова попробовал – нет. «Вот так дядя!» – терпеливо подумал Исаак про камень. Он уже копал довольно долго, а камень только все глубже и глубже уходил в землю, никак за него не ухватишься. Досадно, если придется взрывать его. Удары по буру услышат из дому, сразу все сбегутся. Он продолжал копать. Сходил за вагой и опять попробовал – нет! Опять покопал. Исаак начал немножко сердиться на камень, сдвинув брови, он глядел на него так, словно пришел сюда понаблюдать за здешними камнями и как раз этот камень оказался особенно противным. Он ругал его, камень такой круглый и дурацкий, никак за него не ухватишься, Исааку почти казалось, что он над ним издевается. Взорвать? Еще чего, тратить на него порох! Так неужто отказаться, признаться в своем страхе перед тем, что камень одолеет его?

Он все копал и копал. Устал ужасно, это да, но куда девался страх? Он подсунул под камень конец ваги и попробовал – камень не шелохнулся. Технически все было проделано безупречно, а толку никакого. Что же это такое, разве Исаак не ломал раньше камней? Может, стареет? Чудно, хе-хе. Смешно. Правда, он недавно заметил у себя признаки, говорящие об ослаблении силы, то есть вовсе он их не заметил, даже внимания не обратил, просто ему это померещилось. И он снова принимается за камень с твердым намерением сдвинуть его с места.

Да, это вам не пустяк: Исаак ложится всем телом на вагу и давит на нее изо всех сил. Он лежит на ваге и давит, и давит, словно великан, богатырь, и кажется, будто туловище его вытягивается до самых колен. Во всем этом есть какая-то пышность, фантастичность.

Но камень не шелохнулся.

Делать нечего, придется копать дальше. Взорвать камень? Молчок! Нет, придется копать дальше. Он вошел в азарт, он во что бы то ни стало вытащит камень! Нельзя сказать, что в этом упрямстве сказывалась какая-то испорченность Исаака, – нет, то была затаенная любовь землепашца, любовь, напрочь лишенная нежности. Со стороны поглядеть, глупее не придумаешь: сначала, прежде чем навалиться на камень, Исаак, казалось, припадал к нему – то с одного боку, то с другого, потом окапывал его вокруг, ощупывал и счищал землю голыми руками, вот что он делал. Но ни в одном из этих его действий не было ласки. Он разгорячился, но разгорячился от упрямства.

Что, если опять попробовать вагу? Он подсунул ее под камень в наиболее подходящем, на его взгляд, месте – нет. Что же это за упрямый и настойчивый камень! Но ему показалось, будто камень чуть-чуть дрогнул, Исаак снова налегает на вагу, у него появляется надежда. Землепашец чутьем угадывает, что камень уже утратил свою непобедимость. И тут вага вдруг соскальзывает с камня, опрокинув Исаака на землю.

– Черт! – восклицает он. Шапка у него съехала набекрень и едва держится на голове, вид у него эдакого испанского разбойника. Он сплевывает.

Показывается Ингер.

– Иди же поешь, Исаак! – говорит она мягко и ласково.

– Сейчас, – отвечает он, ему не хочется, чтоб она подходила ближе, не хочется разговаривать.

Ох уж эта Ингер, ничего-то она не поняла, она подошла.

– Что это ты опять задумал? – спрашивает она, желая привести его в хорошее расположение духа напоминанием о том, что он чуть не каждый день придумывает какую-нибудь новую грандиозную затею.

Но Исаак мрачен, ужасно мрачен.

– Да ничего я не задумал, – отвечает он.

А Ингер, ну до чего же глупая, уф, продолжает к нему приставать и не думает уходить.

– Раз уж ты увидала, – говорит Исаак, – так я хочу вытащить этот камень!

– Да ты что!

– Ага.

– А я не могу тебе помочь? – спрашивает она.

Исаак качает головой. Но Ингер явно сделала удачный ход, предложив Исааку свою помощь, теперь ему уже не спровадить ее.

– Пожалуй, погоди немножко! – сказал он и побежал домой за кувалдой и обжимкой.

Если он отколет от камня кусок, камень будет уже не такой гладкий, и у ваги станет больше упора. Ингер держит обжимку, а Исаак что есть силы колотит по камню кувалдой. Удар, снова удар. Ага, вот и отлетел осколок.

– Спасибо за помощь, – говорит Исаак. – И не приставай пока ко мне с едой, я хочу сначала вытащить этот камень.

Но Ингер не уходит. А в глубине души Исааку приятно, что она стоит и смотрит, как он работает, ему еще смолоду это было приятно. И глядите-ка, у ваги теперь нужный упор, он налегает на нее, и – камень шевелится!

– Шевелится! – говорит Ингер.

– А ты не врешь? –