Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

из гидравлической камеры. Ко находился теперь прямо над их головами, на переднем плане в лучах заходящего солнца тысячей окон пламенел огромный отель.

Теперь подъем был другим: обтекаемый встречным потоком воздуха, надсадно отдувающийся ослик-паровичок, выбрасывая косые снопы искр из трубы, тащил пассажиров кругами, по спирали, все выше и выше, и с каждым витком отель вырастал в размерах; вот они нырнули в низкие облака, и Дик на время потерял Николь из виду, а потом вдруг, как по волшебству, они вырвались на ослепительный солнечный свет и оказались на самой вершине.

В вокзальной суете, когда Дик, вскинув на плечо рюкзак, пробирался вперед, чтобы забрать из багажного отделения велосипед, Николь оказалась рядом.

– Вы остановитесь не в нашем отеле? – спросила она.

– Я стараюсь экономить.

– Тогда, может быть, как-нибудь пообедаете с нами? – Разговор на время прервала возникшая неразбериха с багажом. Потом Николь продолжила: – Познакомьтесь: моя сестра – доктор Дайвер из Цюриха.

Дик учтиво поклонился высокой даме лет двадцати пяти. Она показалась ему одновременно и самоуверенной, и ранимой, напомнив знакомых женщин с нежными губами-бутонами, под которыми скрывались острые зубы, всегда готовые закусить удила.

– Я загляну после обеда, – пообещал Дик. – Нужно немного акклиматизироваться.

Он пошел прочь, катя велосипед, спиной чувствуя, как Николь в беспомощности своей первой любви смотрит ему вслед, и внутри у него все сжалось. Пройдя ярдов триста вверх по склону, он добрался до другого отеля, снял комнату и вскоре уже стоял под душем, забыв о тех десяти минутах на вокзале, – лишь где-то в подсознании слышался неясный, как с похмелья, гул, сквозь который прорывались чужие, ненужные голоса, не ведавшие того, как он любим.

IX

Его ждали и ощущали его отсутствие. Здесь он тоже представлял собой некий неучтенный элемент; мисс Уоррен и молодой итальянец проявляли не меньшее нетерпение, чем Николь. Салон отеля, славившийся своей удивительной акустикой, был освобожден для танцев, занятыми оставались лишь две «галерки»: одну занимали англичанки определенного возраста, с бархотками на шеях, крашеными волосами и напудренными розовато-серыми лицами; другую – американки определенного возраста в черных платьях, с белоснежными прическами и вишневыми губами. Мисс Уоррен и Мармора сидели за угловым столиком, Николь – наискосок от них, ярдах в сорока. Войдя, Дик отчетливо различил ее слова:

– Вы меня слышите? Я не напрягаю голос, говорю совершенно естественно.

– Прекрасно слышу.

– Здравствуйте, доктор Дайвер.

– Что это значит?

– Представляете, люди, которые находятся в центре танцплощадки, не слышат, что я говорю. А вы слышите.

– Официант открыл нам секрет, – пояснила мисс Уоррен. – В этом салоне звук распространяется от угла к углу как по радио.

Здесь, на вершине горы, жизнь текла по-особому, как на корабле в открытом море. Вскоре к ним присоединились родители Марморы. По некоторым репликам и по тому, с какой почтительностью они относились к сестрам Уоррен, Дик догадался, что их финансы каким-то образом связаны с неким миланским банком, который, в свою очередь, как-то связан с состоянием Уорренов. Но Бейби Уоррен интересовал Дик, она хотела говорить именно с ним, побуждаемая тем же импульсом, который толкал ее навстречу каждому новому мужчине, заставляя до отказа натягивать привязь в надежде сорваться с нее как можно скорее. Как это свойственно неугомонным старым девам высокого роста, она сидела, закинув ногу на ногу, и часто меняла их положение.

– Николь говорила мне, что вы принимали участие в ее лечении и немало сделали для ее выздоровления. Чего я не могу понять, так это того, что нам теперь делать, врачи в санатории ничего внятного мне не порекомендовали, сказали лишь, что ей следует вести нормальный образ жизни и развлекаться. Я узнала, что семейство Мармора сейчас здесь, и попросила Тино встретить нас у фуникулера. И вы видели, что случилось: первое, что Николь заставила его сделать, – это лезть вместе с ней через перегородки вагона, словно они оба сумасшедшие…

– Да нет, все было нормально, – засмеялся Дик. – Я бы сказал, что это хороший знак. Просто они красовались друг перед другом.

– Но мне-то что делать? В Цюрихе не успела я глазом моргнуть, как она едва ли не у меня на глазах отрезала волосы только потому, что увидела картинку в «Ярмарке тщеславия».

– И это нормально. У нее шизоидный тип личности, а такие люди предрасположены к эксцентричности. Тут уж ничего не изменишь.

– И что это значит?

– Ничего особенного, только то, что я сказал: она всегда будет эксцентричной.

– А как отличить эксцентричность от болезни?

– Никакой болезни больше не будет, Николь беззаботна и счастлива, вам не о чем беспокоиться.

Бейби снова переменила ногу – сейчас она олицетворяла всех мятущихся женщин, столетие назад такие дамы боготворили Байрона, и все же, несмотря на трагический роман с гвардейским офицером, было в ней нечто деревянное и бесполое.

– Ответственности я не боюсь, – заявила она, – но не хочу «висеть в воздухе». В нашей семье никогда прежде ничего подобного не было. Мы знаем, что Николь пережила какое-то страшное потрясение, я считаю, что это было связано с неким молодым человеком, но точно мы ничего не знаем. Папа говорит, что убил бы его, если бы нашел.

Оркестр исполнял «Бедную бабочку»; молодой Мармора танцевал с матерью. Это была новая для всех мелодия. Слушая, Дик смотрел на плечи Николь, беседовавшей со старшим Марморой, чья черная шевелюра была расчерчена седыми прядями, напоминая клавиатуру рояля, и думал о том, что изгиб ее плеч похож на изящный контур скрипки, а потом он вспомнил о постыдной тайне. О, бабочка, в часы слагаются минуты…

– Вообще-то у меня есть план, – притворно-смущенно, но при этом решительно сказала Бейби. – Вероятно, он покажется вам прожектерским, но, как я поняла, еще несколько лет Николь будет нуждаться в постоянном присмотре. Не знаю, бывали ли вы в Чикаго…

– Никогда.

– Так вот, он делится на северную и южную части, совершенно обособленные друг от друга. Северная – район шикарный во всех отношениях, мы всегда, во всяком случае много лет, жили именно там. Но есть много старинных семейств – почтенных чикагских родов, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду, – которые по-прежнему живут на Южной стороне. Там находится университет. Кое-кому тамошняя обстановка кажется чересчур академичной, но в любом случае она отличается от образа жизни северного Чикаго. Не знаю, понятно ли вам это.

Дик кивнул. Заставив себя сосредоточиться, он стал улавливать смысл ее слов.

– У нас, конечно, много связей в той части города – отец имеет влияние в университете, учредил несколько стипендий и тому подобное. Так вот я думаю: если мы