Даниэль Друскат - Гельмут Заковский

это дело выплывет на свет? — Он кивнул в сторону Ани. — Ей ты этим удовольствия не доставишь.

— И все-таки мы хотим знать.

Аня кивнула.

Крюгер оставил метлу в руках Юргена и заковылял к крыльцу, там он снял деревянные башмаки и сунул ноги в домашние тапочки. Тяжело опустившись на ступеньки перед двустворчатой дверью, стекла которой были защищены узорной кованой решеткой, он расселся, словно на троне. Вот что рассказал Крюгер:

— Было это в апреле, по-моему, лет двадцать пять назад. Над крышами то и дело поднимались и падали сигнальные ракеты, освещая ночь зеленоватым светом. Я стоял здесь на ступеньках и заколачивал двери: вот-вот русские придут — церковный колокол бил в набат. Каждый в деревне хотел спасти шкуру и прихватить с собой хотя бы часть добра. Началась дикая паника, только бы не попасть к русским. На улице стоял крик, слышался топот лошадей, скрип повозок, отчаянные проклятия, и над всем этим — звон церковного колокола...

Мы навалили на подводу самые ценные вещи: серебро, дорогой сервиз, несколько перин — приданое Хильды, — все это пошло прахом, когда мы застряли у Шверина, пришлось все бросить и возвращаться домой пешком. У нас осталось только то, что было в руках. Да, мы испытали то же, что и беженцы с Востока, но усадьбу, как видишь, усадьбу нам снова удалось поднять.

Итак, я стоял на ступеньках и заколачивал досками дверь — стоило ли тратить время, они все равно ворвались в дом. Звонил колокол. Твоя мать, Юрген, уже пристроилась на подводе, а Макс — тогда ему было столько же лет, как и тебе, — в эту ночь помогал нам. Он уже выводил подводу на улицу. Я отшвырнул молоток и хотел было забаррикадировать ворота, как вдруг — представь себе, это было ночью, при зеленоватых вспышках сигнальных ракет — передо мной выросли два эсэсовских офицера. Один из них, играя пистолетом, скомандовал:

«За мной!»

Хильда взвизгнула, она с детства была слабонервная. Макс остановил подводу. Я испугался, неужели нам суждено выехать из деревни последними?

«Гони давай, гони, — крикнул я, — на запад, не отставай от других, направление на Шверин. Я догоню вас на велосипеде!»

Что нужно офицерам? В дезертирстве меня обвинить не могли, я был штатским, кроме того, они сами приказали бить в набат.

«В чем дело, господа?» — спросил я.

Они ничего не ответили, взяли меня под конвой и повели по улице к церкви.

В то время строго соблюдался приказ о затемнении, наружу не должно было проникать ни лучика, но разноцветные окна церкви, я еще издали заметил, были освещены. Колокол теперь только слегка позвякивал, зато орган так и гремел в ночи, жутко было слушать: «Германия превыше всего». Возле церкви — несколько армейских машин, а у ворот стояла графиня. Поверх длинного платья на ней были меха, будто она собиралась на бал, на голову накинута шелковая шаль, справа и слева от графини офицеры.

«Наконец-то!» — воскликнула она.

Мои конвоиры подтолкнули меня к ступенькам, и я, спотыкаясь, поднялся по лестнице к госпоже и сказал, как тогда было принято:

«К вашим услугам, госпожа графиня».

И тут она жалобным голосом проговорила, что, мол, сбежавший поляк — вот уже несколько дней подряд разыскивали некоего Владека, который удрал из лагеря, — пойман молодым Друскатом, твоим отцом, Аня, именно им! Однако при аресте поляк оказал господам офицерам вооруженное сопротивление.

«Не так ли?» — спросила графиня. Господа офицеры утвердительно кивнули. Короче говоря, его, мол, пришлось застрелить, к сожалению — так уж получилось, — в божьем храме. Тут в ее голосе зазвучали повелительные нотки, как-никак генеральская дочь: она, графиня Хорбек, дескать, не одобряет беззаконных действий и, видите ли, придает большое значение моему письменному подтверждению, что расстрел произведен на законных основаниях. Говорят, она уже тогда заигрывала с американцами, ей хотелось выгородить себя. У меня поджилки тряслись: русские у деревни, а я должен подписывать смертный приговор, который уже приведен в исполнение.

«Госпожа графиня, я к этому не имею никакого отношения», — возразил я.

Но ее милость заявила, что как ортсбауэрнфюрер я отвечаю в деревне за все. Она приподняла платье, чтобы не споткнуться, и, воскликнув: «Господа, я на вас рассчитываю!» — быстро спустилась по лестнице вниз. Промчавшись на бронетранспортере по деревенской улице, она исчезла за поворотом, больше я ни разу ее не встречал.

Охранники втолкнули меня в церковь. То, что я увидел, было страшно: перед алтарем толпились смеющиеся офицеры с блестящими позументами и черными лычками на воротниках френчей. Под большим распятием на алтаре колыхалось пламя свечей, господь бог, наверное, удивлялся, видя, как какой-то ординарец, плеснув шнапсу в церковный ковш, пустил его по кругу. Они пили, а орган все гремел: «Германия превыше всего...»

Перед церковными скамьями в луже крови лежал поляк, а молодого Друската, — голова старика упала на грудь, — я сам видел! Друската двое держали под мышки, словно он уже не мог стоять. Один из господ, старший по чину, что-то писал на алтаре. «Как зовут мальчишку?» — крикнул он. «Даниэль Друскат», — ответил парень. Раздался хохот, это же полячишка, ну так и быть, ординарец подтащил стальной ящик, открыл его и вытащил орден. Он болтался на черно-бело-красной ленте. А потом я собственными глазами видел: они торжественно повели Друската вверх по ступенькам к алтарю. Старший по чину поднес к его губам церковный ковш. Не знаю, может быть, парень был верующий, он заплакал, но это ему не помогло, пришлось пить. А кто-то, словно благословляя мальчишку, поднял над его головой три пальца и крикнул — я как сейчас помню и, если нужно, могу повторить под присягой: «Да простятся ему все грехи за то, что в час наивысшей опасности для отечества он проявил себя как истинный немец, выдал поляка, за что и награждается Железным крестом». И они повесили ему на шею орден.

За всей этой суматохой господа совершенно забыли, что я должен был подписать приговор. Я и сейчас еще на коленях благодарю творца! Представь себе, Юрген, меня бы за это могли потом вздернуть.

Вдруг крик: «Русские!» Перед церковью взвыли моторы, органист в форме слетел вниз по деревянной лестнице, кто-то выстрелил в воздух, господа валом повалили мимо меня. Вдруг какой-то адъютант схватил меня за рукав:

«А это что за птица?»

«Я Крюгер, — ответил я, — бургомистр и ортсбауэрнфюрер».

Офицер сунул мне в руки свидетельство о награждении Железным крестом и сказал: