Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

с современностью, вызывал бы, естественно, множество мыслей. Можно вспомнить, например, Изабеллу Мериме, пирата Франса. Однако среди японских исторических романов подобных произведений мы пока не находим. Они в большинстве своём представляют собой, если можно так выразиться, скроенные на скорую руку поделки, в которых изображаются проблески гуманизма в сердцах людей давних времён, ничем не отличающихся от гуманизма людей сегодняшнего дня. Найдётся ли среди нынешних молодых талантов способный пойти по новому пути?

Публика

В статье, опубликованной в одном европейском журнале, сказано, что Анатоль Франс на церемонии установки его бюста в сентябре 1921 года произнёс речь. Читая недавно эту статью, я обнаружил в ней такие слова: «Я узнал жизнь не в результате общения с людьми, а в результате общения с книгами». Но, я думаю, никакое запойное чтение не поможет узнать жизнь.

Ренуар как-то сказал: «Желающие научиться живописи, ступайте в музеи». А мне кажется, лучше было бы сказать: «Учитесь жизни у природы, а не по картинам великих мастеров».

Такова жизнь.

Факиры, ступающие по раскалённым углям

Социализм не предмет дискуссий о его правомерности. Он неизбежен. Те, кто эту неизбежность не воспринимает как неизбежность, вызывают во мне чувство изумления, будто передо мной факиры, ступающие по раскалённым углям. Прекрасный пример тому – проект закона о контроле над опасными мыслями.

Сюнкан

Переосмысление того, что представлял собой Сюнкан, началось не сегодня и делалось не только в «Сказании о доме Тайра» и «Записках о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра». Сюнкан в пьесах Тикамацу Мондзаэмона – один из самых известных его персонажей.

Сюнкан у Тикамацу остаётся на острове по собственной воле. Туда прибывает Мотоясу с указом о помиловании Сюнкана и двух его товарищей – Нарицунэ и Ясуёри. Но жене Нарицунэ Тидори, жительнице острова, не разрешено взойти на корабль. Главный посланник Мотоясу склонен отменить запрет, но второй посланник, Сэноо, возражает. Узнав о смерти своей жены и ребёнка, Сюнкан, чтобы Тидори могла уплыть вместе с мужем, убивает Сэноо. «Если меня вновь сошлют на этот дьявольский остров за убийство посланника сёгуна, я восприму это как высшую милость, как справедливое возмездие», – говорит он. И вот этот героический Сюнкан, уговаривая своих товарищей сесть на судно, заявляет невозмутимо: «Сюнкан поплывёт на корабле спасения души, а не на судне житейской суеты».

Я давно вместе с Кумэ Macao видел эту пьесу о Сюнкане. Сюнкана играл покойный Дандзиро, Тидори – Утаэмон, Мотоясу – Удзаэмон, остальных не помню. Последняя фраза Сюнкана привела тогда Кумэ в восторг. Сюнкан в пьесе Тикамацу более велик, чем в «Записках о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра». Разумеется, провожая взглядом отплывающее судно, он горевал. Хотя можно предположить, что всю оставшуюся жизнь Сюнкан из пьесы Тикамацу прожил в мире и покое. Во всяком случае, он не страдал в последние свои годы, как в «Записках о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра». Таким образом, давным-давно ещё Тикамацу, описавший «нестрадающего Сюнкана», уже исходил из этой версии.

Однако целью Тикамацу было не просто изобразить «нестрадающего Сюнкана». Его Сюнкан – один из персонажей созданной им пьесы «Остров из “Сказания о доме Тайра”, где защитили женщину».

А у Кураты и Кикути все проблемы замыкаются на одной-единственной фигуре – на Сюнкане. Как жил, как встретил свою смерть Сюнкан, сосланный на дьявольский остров, – такова проблема, волнующая обоих этих писателей. Кикути, например, задаёт вопрос: «Как бы жили мы, оказавшись в положении Сюнкана, то есть если бы нас сослали на далёкий остров?»

Различия в позициях Тикамацу и двух названных мной писателей можно увидеть и в характере изменений, внесённых в «Записки о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра». Тикамацу, создавая своего Сюнкана, пошёл даже на то, чтобы изменить столь трагический для Сюнкана эпизод с указом о помиловании, являющийся главным в повествовании. Курата и Кикути, не отставая от Тикамацу, тоже не следуют точно «Запискам о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра». Но они не изменяют эпизода с указом о помиловании, как это сделал Тикамацу. Они сохраняют его, следуя заданному ими облику Сюнкана.

Точно так же и отличная от Тикамацу позиция самих Кураты и Кикути продиктовала изменения в описаниях, содержащихся в «Записках о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра», которые демонстрируют характер этих изменений. Курата рассказывает о смерти дочери Сюнкана, Кикути – о том, какой плодородной была земля на острове. Таков Сюнкан этих писателей, что оказалось удобным для изображения и «страдающего Сюнкана», и «нестрадающего Сюнкана». Сюнкан, каким представляю его я, сходен с Сюнканом Кикути. Только его Сюнкан видит источник умиротворения в жизни для людей, а мой – не только в этом.

Сюнкан в пьесах театра Но и Театра марионеток остаётся в полном одиночестве на заброшенном бесплодном острове, но всё равно он предстаёт перед зрителем во всём своём величии. Только я сегодня не могу воспринять это его величие.

Примечание. Сюнкан, каким он изображён в «Записках о расцвете и упадке домов Минамото и Тайра», – мудрый мыслитель и в то же время любитель женщин. Именно в этом я неуклонно следовал «Запискам». Он слагал стихи намного хуже Ясуёри и Нарицунэ. Видимо, сильный в дискуссиях, он был слабым поэтом. В этом я тоже не изменил неуклонному следованию «Запискам». Хотя дьявольский остров в «Записках» и не остров Таити, но и не нагромождение голых скал. Судя по описаниям острова, содержащимся в «Записках», даже если отбросить отвращение городского жителя к захолустью, то и тогда страх перед ним предстанет близким сердцу этого жителя – таких островов можно немало найти в «Записях обычаев и земель».

Иероглифы и слоговая азбука

Особенностью иероглифов является то, что, кроме передачи определённого значения, они вызывают ещё и эстетические чувства самой своей формой. Слоговая же азбука – всего лишь знаки фонетические, имея в виду, разумеется, их употребление. Прародители знаков слоговой азбуки – иероглифы. Более того, употребляясь всегда вместе с иероглифами, они, естественно, своей формой, как и иероглифы, тоже рождают определённые эстетические чувства. Некоторые знаки вызывают ощущение покоя, другие, наоборот, – непокоя.

Такова одна из возможностей иероглифов и слоговой азбуки. Что же из этого следует?

У меня иногда возникает предубеждение против формы знаков хираганы. Некоторые из них я стараюсь по возможности не употреблять. Один из них напоминает мне согнутый гвоздь, не способный закрепить предшествующий ему кусок фразы. А знаки катаканы меня успокаивают. Видимо, они кажутся мне более совершенными, чем знаки хираганы. А может быть, чаще употребляя хирагану, я привык к ней,