Ветер крепчает - Тацуо Хори

в свое время приезжали на летние месяцы Акира, Наоко и их родные. Эта вторая дорожка, густо поросшая травой, плавно изгибаясь, шла от самой развилки до задних дворов дачных домиков под небольшим уклоном. И часто, когда они сворачивали на нее, Наоко, сверкая из-под соломенной шляпы белозубой улыбкой, кричала ехавшему позади Акире:

– Смотри! Я отпускаю руль!..

Непрошеные образы минувших дней заставили утомленное сердце на секунду забиться чаще; бросив чемоданчик на обочину, Акира тяжело, мучительно дышал, плечи его ходили ходуном. «Отчего я по приезде в О сразу погрузился в воспоминания? Только и делаю, что ворошу давнее и, казалось бы, надежно позабытое прошлое! Видимо, многое еще живо в памяти: одно цепляется за другое – голова идет кругом. Должно быть, я не в себе из-за высокой температуры».

Лес погрузился во тьму. Акира помрачнел вместе с ним, поднял чемодан и, ссутулившись, вновь пошел вперед, переставляя ноги в каком-то полузабытьи. Однако вскоре резко вскинул голову и поглядел на верхушки деревьев. Их еще не накрыл мрак. Плотная сеть, вычерченная на фоне тусклого неба переплетающимися ветвями высокой березы, судя по всему, неожиданно напомнила ему события какого-то другого дня, пережитого в столь же далеком прошлом. Он сам не понимал, отчего так, но картина эта, будто слова песни, полной неземной доброты, на мгновение подарила ему утешение. Какое-то время он с потрясенным видом разглядывал сплетенную из голых ветвей паутину, а затем вновь опустил плечи и двинулся дальше, и впечатления от увиденного стали незаметно в нем затихать. Но хотя картина эта больше не стояла у него перед глазами, память о ней продолжала греть его, пока он, задыхающийся, брел по дороге, судорожно сжимаясь при каждом вдохе. «Пожалуй, теперь и умереть было бы не так тяжело», – внезапно подумал он. «Однако нужно жить дальше!» – возразил он самому себе, словно в знак сочувствия. «Зачем? Если ты никому не нужен. Если у тебя нет никакой цели. Зачем жить дальше?» – зазвучал вопрошающий голос. «Что же делать, коли такова моя планида? – ответил он совершенно равнодушно. – Такое чувство, будто я все потерял, не успев даже толком понять, что ищу. С какой целью я отправился в путь? Ринулся в это зимнее путешествие очертя голову, как сорвавшаяся в ночь летучая мышь, точно мне было страшно дольше вглядываться в себя, такого опустошенного. А между тем единственное, что мне пока удалось обрести в дороге, – это понимание, чего же я навеки лишился. Если бы только я мог увериться, что переживание этой утраты и есть мое главное предназначение, я бы отдал ему все свои силы… Хотя какие силы? Я сейчас едва в состоянии справиться даже с жаром и ознобом, которые попеременно сводят меня с ума…»

Наконец лес расступился, и за увядшими шелковичными полями показалась деревенька, каждым своим домом клонящаяся к подножию вулкана. Над крышами мирно поднимался дымок – готовили ужин. Над домом О-Йо и ее родичей тоже вилась струйка дыма. Акира почувствовал облегчение и, любуясь тихим вечерним пейзажем, даже позабыл на время, что внутри его по-прежнему странным образом чередуются жар и холод. Перед его мысленным взором неожиданно возникло постаревшее лицо матери, скончавшейся, когда он был еще ребенком. Только теперь Акира осознал, что́ привиделось ему давеча посреди леса в переплетении березовых ветвей, какой силуэт легким намеком проступил в грубом наброске – и тут же исчез, не проявив себя до конца: он увидел родную мать, которая умерла так давно, что черты ее почти уже стерлись из его памяти.

21

С того дня, как Акира, измученный многодневным путешествием, препоручил себя заботам обитателей «Ботанъя», он – возможно, вследствие душевной слабости – почти все время лежал, не вставая. В деревне врача не было, а посылать за ним в ближайший городок, Коморо, Акира наотрез отказался, поэтому сражался с недугом собственными оскудевшими силами. Он стойко переносил мучительную лихорадку. Поскольку, видимо, убедил себя, что ничего страшного она не представляет. О-Йо и другие самоотверженно выхаживали гостя, поддерживая в нем любые проявления бодрости духа.

Когда начинался жар, Акира закрывал глаза и, погружаясь в легкую дрему, возвращался мысленно к себе путешествующему. Помнится, в одной из деревень за ним погналась четверка собак и ему пришлось спасаться бегством. В другой он повстречал углежогов. По третьей бродил на исходе дня, захлебываясь очажным дымом, пока пытался отыскать гостиницу. Как-то его внимание привлекла женщина, по виду уже немолодая: она в задумчивости стояла перед сельским домом с плачущим ребенком за спиной; проходя мимо, Акира не раз обернулся в ее сторону. А однажды он с грустью наблюдал за собственной тенью, бесприютно скользящей в неярком солнечном свете по беленым стенам деревенских построек… Он видел себя в разные моменты унылого зимнего путешествия, всегда глубоко опустошенного: видения внезапно возникали у него перед глазами и на какое-то время оставались с ним…

Когда опускались сумерки, до боли отчетливо слышалось, как вечерний столичный поезд, несколько дней назад доставивший Акиру из крайней точки его маршрута в О, с пыхтением взбирается по склону, к которому прильнула деревня, и подъезжает к станции. Дыхание парового двигателя разгоняло все видения, до тех пор окружавшие Акиру, и его путевые портреты таяли без следа. И тогда – последним отголоском – оставались лишь две картины. Вот он, бесконечно уставший, только недавно сошедший с вечернего поезда, бредет в деревню; а вот наконец достигает середины леса, замирает, словно уловив донесшиеся откуда-то слова доброй песни, и какое-то время завороженно вглядывается в переплетение березовых ветвей у себя над головой. И вместе с этими картинами – неописуемый трепет в сердце, какой он испытал, едва выйдя на опушку, когда увиденное неожиданно сложилось для него в образ покойной матери, которой он лишился еще ребенком…

Все заботы о госте взяла на себя в эти дни молодая жена хозяина, но иногда она была занята, и тогда к Акире, оставив ненадолго дочку, заходила О-Йо – поднести лекарство или помочь чем-то иным; он смотрел на стареющее лицо этой женщины, которой шел уже пятый десяток, и чувствовал, как в нем волной поднимается нежность, какой он к ней прежде не испытывал. Когда она садилась рядом, у него возникало такое чувство, будто он вновь видит кружево березовых ветвей, а за ним временами отчетливо проступает почти стершийся из памяти ласковый облик матери.

– Как себя чувствует Хацуэ-сан? – коротко спросил ее Акира.

– Как и прежде, нуждается в постоянном уходе, тяжело это, – ответила О-Йо с грустной улыбкой. – Как-никак, восемь лет уже прошло. Мы когда приезжали в Токио с