Дух мадам Краул и другие таинственные истории - Джозеф Шеридан Ле Фаню

сутане также бывал в доме ежедневно. И вот подошел срок последнего причастия у врат смерти, когда грешный человек ступает за страшную черту, откуда нет пути назад, когда он отвращает лик от мира живых и мы созерцаем его удаляющуюся тень и слышим отголоски речи, принадлежащие отныне иным, населенным духами пределам.

Несчастная леди умерла, и кое-кто говорил, что ее смерть «очень подействовала» на капитана. Не думаю, что они были правы. Капитану как раз нездоровилось, и его болезненный вид был воспринят как убедительнейший признак печали и раскаяния. В ту ночь капитан поглотил немалое количество разбавленного бренди, пригласив в компанию, за неимением лучшего, арендатора Доббза; капитан жаловался и уверял, что они с «бедной леди наверху» могли бы быть счастливой парой, если бы не вруны, подлипалы, ябедники и прочие им подобные, встревавшие между ним и женой, – капитан имел в виду Молли Дойл, которую, разговорившись под действием винных паров, даже, против своего обыкновения, назвал по имени. За проклятиями и поношениями в адрес служанки последовал трогательный рассказ о собственном легком и незлобивом характере, исторгший у повествователя слезу; когда Доббз удалился, капитан продолжил пить грог и ругаться в одиночестве; потом, пожелав узнать, «что эта чертовка Дойл и другие старые ведьмы затевают в спальне бедняжки Пег», капитан нетвердыми шагами одолел лестницу.

Открыв дверь, он увидел полдюжины старух – почти все они были ирландки и жили в соседнем городе Хаклтоне, – которые коротали время за чаем, нюхательным табаком и прочим; окруженное свечами тело было облачено в широкое, необычного покроя платье из коричневой саржи. Покойница принадлежала втайне к какому-то монашескому ордену – вероятно, кармелиток, но я не уверен, – и в гроб ее положили в соответствующем облачении.

– Что это ты делаешь с моей женой? – вопросил капитан довольно хриплым голосом. – Как ты посмела нацепить на нее этот балаганный наряд, ты… лживая старая ведьма… а на кой черт сунула ей в руки свечу?

Думаю, капитан был слегка ошеломлен и испуган, ибо ему открылось зрелище действительно устрашающее. Покойная леди была одета в странное коричневое платье; в окоченевших пальцах, как в подсвечнике, горела восковая свеча, обернутая крупными деревянными четками и снабженная крестом; на резкие черты трупа падал белый свет. Молли Дойл не собиралась молча сносить обиду от ненавистного ей капитана и (по ее собственным словам) «не дала ему спуску». От этого капитан разгневался еще больше, выхватил свечу из мертвых пальцев и приготовился запустить ею в голову служанки.

– Она свяченая, нечестивец! – вскричала Молли Дойл.

– Я запихну ее тебе в глотку, стерва! – выкрикнул в ответ капитан.

Тем не менее он хмуро затих, сунул свечу (которая успела погаснуть) в карман и произнес:

– Тебе известно, черт возьми, что без моего разрешения ты не имеешь права творить над моей бедной женой свои поганые богопротивные обряды, потому изволь снять этот треклятый коричневый фартук и убрать тело так, как пристало, а эту окаянную свечу я выброшу на помойку.

И капитан с важным видом двинулся к двери.

– Из-за тебя, сквернавец, бедненькая душа ее заключена теперь в темницу, так пусть же твоя собственная душа сидит в фитиле свечи, пока она не догорит, нехристь.

– Смотри, ответишь у меня за колдовство, ведьма! – прогремел капитан снизу, из коридора, опираясь рукой на лестничные перила. Но дверь комнаты, где лежала покойница, сердито хлопнула, и капитан спустился в гостиную; там он некоторое время с пьяной важностью изучал свечу, а затем (поскольку даже беспутным повесам не чуждо почтение к предметам, носящим отпечаток святости) задумчиво запер ее в стенной шкаф, в котором хранился всякий ненужный хлам: засаленные карточные колоды, старые курительные трубки, сломанные пороховницы, армейская шпага капитана, а также пыльная связка «Воровских песен» и прочая сомнительная литература.

Больше капитан не тревожил комнату усопшей. Он был человек настроения и, вероятно, обратился к иным, более веселым планам и занятиям.

Глава III

Мой дядя Уотсон посещает Уолинг

Несчастную леди погребли с подобающими почестями, и в Уолинге на долгие годы единовластно воцарился капитан Уолшо. К тому времени горький опыт научил капитана осмотрительности, и он не стал сломя голову пускаться навстречу погибели. Отныне он безумствовал упорядоченно и когда, после более чем сорокалетнего вдовства, умер, в кошельке у него оставалось еще несколько гиней.

Срок в четыре с лишним десятка лет – это мощный edax rerum [14] и удивительной силы химический реактив. Веселого капитана эти годы преобразили совершенно. Пришла подагра, не располагавшая ни к доброму настроению, ни к радостям жизни, и изящные пальцы капитана, на которых вспухли все мелкие суставы, обратились в уродливые когтистые лапы. Ограниченный в движениях, капитан раздался вширь и сделался под конец толстяком. Он страдал от «хвори в ногах» (как выражается мистер Холлоуэй), и его возили в большом кожаном кресле на колесах; с годами болезни его множились.

Как ни печально об этом говорить, но я не слышал, чтобы капитан раскаивался или серьезно задумывался о грядущем. Напротив, он стал еще более невоздержан на язык, зубоскалил, разглагольствовал о своих излюбленных непотребствах и все более ожесточался нравом. Однако он не впал в старческое слабоумие. Приходится удивляться, как, при подобных телесных немощах, мало пострадали от времени его душевные силы и многочисленные злобные страсти. Таким он оставался до самой смерти. В раздражении он изрыгал проклятия и ругательства, от которых приличные люди содрогались. Капитан прибегал не только к ругани, но и к рукоприкладству – последнее, к счастью, ему не всегда удавалось. Однако же он обыкновенно хватал свою клюку и замахивался на обидчика, мог также швырнуть ему в голову пузырек с лекарством или стакан.

Такова была странность, присущая капитану Уолшо: к тому времени он возненавидел, похоже, всех и каждого. Мой дядя, мистер Уотсон из Хаддлзтоуна, приходился капитану двоюродным братом и являлся его наследником по закону. Однако дядя ссудил капитану деньги под залог имения, существовал договор о продаже, условия и цена были согласованы, и соответствующие статьи, как утверждали законники, сохраняли силу.

Думаю, сварливый капитан завидовал моему дяде, который был богаче его, и с удовольствием подстроил бы ему какую-нибудь каверзу. Но этого капитану не суждено было сделать – во всяком случае, при жизни.

Мой дядя Уотсон принадлежал к методистской церкви, занимал там пост главы общины и был в целом очень хорошим человеком. Ему почти сравнялось пятьдесят, и он обладал присущей представителям его профессии серьезностью и некоторой сухостью, даже, пожалуй, суровостью, но в справедливости ему нельзя было отказать.

Письмо с известием о смерти беспутного старого капитана застало дядю в Хаддлзтоуне; оно было написано