конца их дней. В случае со мной – как и в истории с Фосеттом – меня поражала нелепость того, что общество, способное спокойно взирать на окраины, вроде тех, над которыми мы сейчас пролетали, окраины, где в жестяных лачугах копошатся дети, – это общество размягчается и страдает при мысли о том, что какой-то исследователь, этнограф или охотник то ли заблудился, то ли попал в плен к дикарям во время выполнения долга, который он добровольно взял на себя и который заведомо по природе своей связан с риском. Это так же естественно, как, например, и то, что торреро получает от быка удары рогом. В ожидании известий обо мне миллионы человеческих существ способны были на какое-то время забыть о войнах, нависавших над земным шаром. Но все те, кто сейчас готов был приветствовать меня, не знали, что собираются приветствовать обманщика. Потому что все в этом близившемся к концу полете было сплошной ложью. Я как раз находился в баре того самого отеля, где некогда мы стояли над телом капельмейстера, когда с другого края полушария по телефонному проводу до меня дошел голос Рут. Она смеялась и плакала, и, верно, вокруг нее было столько народу, что я едва разбирал ее слова. Она то вдруг изливалась в любви, то тут же сообщала, что бросила театр, чтобы теперь всегда быть со мной, и сядет на первый же самолет и вылетит мне навстречу. Я пришел в ужас от ее намерения, едва представив, что она может оказаться здесь, в этом месте, которое стало трамплином для моего бегства
оттуда. Именно здесь развод был бы особенно трудным и долгим делом, так как в соответствии со здешними типично испанскими законами нужно было бы подавать прошение в трибунал, и, представив все это, я крикнул ей, чтобы она оставалась дома, у нас дома, а вылечу самолетом – и сегодня же вечером – я. Мы с трудом распрощались, потому что в трубке все время пробивались какие-то посторонние звуки, но мне послышалось, будто она сказала что-то насчет того, что она хочет стать матерью. Когда потом я восстановил мысленно все, что можно было разобрать во время разговора, у меня перехватило дыхание; что же она сказала на самом деле: что она хочет стать матерью или что
собирается ею стать. К моему несчастью, это было вполне возможно, потому что последний раз я был с нею, по заведенному нами воскресному обычаю, меньше чем шесть месяцев назад. И тут я решил согласиться на значительную сумму, которую предлагала мне газета, организовавшая мое спасение, за то, чтобы предоставить ей исключительное право публиковать бесчисленное количество лжи, другими словами, я решил продать пятьдесят листов лжи. Ведь я не мог рассказать правду о том удивительном, что увидел за время своего путешествия, потому что это означало бы указать путь в Святую Монику – Покровительницу Оленей и в Долину Плоскогорий самым нежелательным гостям. К счастью, нашедшие меня пилоты упомянули в своих отчетах лишь о «миссии», поскольку у нас принято называть «миссией» любое отдаленное место, где монах водрузил крест. А так как миссии не вызывают у публики особого интереса, я смогу умолчать о многих вещах. Я продам ложь, ложь, которую не переставал обдумывать на протяжении всего полета: я попал в плен к племени скорее подозрительному, нежели жестокому, но мне удалось убежать, и я, один, прошел сотни километров по сельве и в конце концов, голодный, окончательно заблудившись, набрел на ту самую «миссию», где меня нашли. В моем чемодане лежал знаменитый роман одного латиноамериканского писателя, в котором я смогу найти точные названия животных и растений; там же приводятся местные легенды и рассказывается о событиях древности, – словом, все необходимое, чтобы придать правдоподобие моему рассказу, Я получу деньги за статьи и, имея в своем распоряжении сумму, достаточную, чтобы обеспечить Рут спокойное существование лет на тридцать, смогу поставить вопрос о разводе так, чтобы совесть не очень меня мучила. Потому что эти сомнения относительно беременности Рут безусловно осложняли мое положение с точки зрения морали, и только этим можно было объяснить ее неожиданный и резкий уход из театра и желание быть около меня. Я уже чувствовал, что мне предстоит сражаться с одной из самых жестоких тираний – тираний, которую человек любящий обращает против того, кто не желает его любви; этому обычно сопутствует поразительной силы нежность и покорность, которые обезоруживают любую силу и заставляют умолкнуть слова отказа. И в этой борьбе, которую я собирался развязать, не могло быть более слабого соперника, чем тот, который всю вину принимает на себя и просит прощенья еще до того, как ему укажут на дверь.
Не успел я спуститься по трапу самолета, как губы Рут нашли меня; я почувствовал неожиданную близость ее тела, потому что пальто наши были распахнуты и полы их по бокам слились в одно; я узнал знакомое прикосновение ее грудей и живота под легким платьем, и вот она уже рыдала на моем плече. Я был ослеплен тысячью вспышек, которые словно осколки зеркала сверкали в сумерках аэродрома. Подошел Хранитель и взволнованно обнял меня, а за ним целая делегация от университета во главе с ректором и деканами факультетов; и какие-то важные правительственные и муниципальные чиновники, и сам директор газеты, – уж не было ли тут и Экстиэйча с художником-керамистом и балериной? – и, наконец, весь персонал студии по озвучиванию фильмов вместе с директором предприятия и представителем рекламного бюро, конечно, уже совершенно пьяным. Из суматохи и сутолоки выплывало множество лиц, которые я уже забыл; огромное количество людей, с которыми я жил бок о бок долгие годы или потому, что у нас была общая профессия, или просто потому, что мы вынуждены были являться на службу в одно и то же помещение, и которые тем не менее, едва я перестал их видеть, исчезли из моей памяти вместе со своими именами и словами, сказанными по разным поводам. В сопровождении этих призраков я и отправился на прием, устроенный в мою честь муниципалитетом. Я смотрел на Рут, и мне казалось, что сейчас, под люстрами этой увешанной портретами галереи, она исполняла лучшую в своей жизни роль: наматывая и разматывая бесконечную нить, она мало-помалу становилась центром тяжести, осью событий и, отобрав всякую инициативу у остальных женщин, полностью забрала в свои руки обязанности хозяйки дома, которые выполняла с изяществом и подвижностью балерины. Она успевала повсюду: то скользила за колоннами, то исчезала, чтобы тут же появиться в
