Дом разделенный - Перл С. Бак

В такие минуты Юаню казалось, что это может быть даже приятно – приятно жить с нею и учить ее родному языку, и приятно жить в таком доме, как этот, уютном и удобном, который он успел полюбить всей душой.

Однако, стоило ему предаться подобным мечтам, как Мэри тут же менялась и показывала себя с иной стороны, суровой и непреклонной. Наружу прорывалось ее властное «я», и она начинала спорить, осуждать, доказывать свою правоту меткими суждениями, перечить даже отцу – с Юанем она всегда была мягче, чем с кем-либо, – и он опять начинал ее побаиваться, чувствуя в ней дикую и неукротимую силу. Так она притягивала его и отталкивала много, много раз.

Весь пятый и шестой год учебы Юань провел в метаниях. То в Мэри проступало мужское, и тогда он боялся ее, то проступало женское, но едва ощутимое, не вполне женское, и потому он не мог желать ее. При этом полностью забыть, что она женщина, ему не удавалось. Из-за чересчур узкого и глубокого взгляда Юаня на мир Мэри оставалась его единственным другом.

Рано или поздно Юань должен был или сблизиться с нею, или окончательно остыть и отдалиться. И он отдалился. Виной тому стал один неприятный случай.

Юань никогда не принимал участия в забавах и дурачествах своих сверстников. В последний год его учебы в университет поступили двое его соотечественников из южных краев, где люди легкомысленнее, острее на язык и смешливее, чем на севере. Эти братья были душой компании и так охотно предавались всевозможным низменным утехам, что остальные студенты их полюбили и часто звали на вечеринки и праздники, где те могли показать себя. Они научились обезьянничать, горланить грубые песенки и наигрывать затейливые сбивчивые мелодии, любимые молодежью. Выходя на сцену, они принимались ухмыляться, паясничать и плясать, как клоуны, радостно принимая аплодисменты любой толпы. Бездна, разделявшая их и Юаня, была даже глубже той, что пролегла между Юанем и белыми людьми, и дело было не только в другом языке – на севере и юге Китая люди говорят на разных языках, – но в том, что Юань втайне стыдился двух братьев. Пусть белокожие сколько угодно трясут телами в грубых плясках, думал он, но его соотечественникам не пристало плясать для чужеземцев. Слыша громкий смех и хвалебный рев публики, Юань мрачнел и холодел лицом, ибо различал – или думал, что различает – за весельем и похвалой откровенную насмешку.

Как-то раз терпение Юаня лопнуло. Его пригласили на университетский праздник, проходивший в некоем концертном зале, и он пошел туда с Мэри, потому что теперь она часто посещала с ним разного рода мероприятия. Они сели в зале вместе с остальными зрителями и стали смотреть представление. На сцену вышли два брата-кантонца, переодетые в старых крестьян – мужа и жену. У мужа была длинная седая коса до пола, а жена громко и пронзительно бранилась, как продажная женщина. И Юаню пришлось сидеть и смотреть, как эти двое валяют дурака, ссорятся и бранятся из-за птицы, сшитой из материи и перьев, и тянут ее в разные стороны, постепенно разрывая на куски. Говорили они так, чтобы все могли их понять, но при этом казалось, что они говорят на родном языке. Зрелище действительно вышло забавное, братья шутили и вели себя очень смешно, и никто не мог удержаться от смеха, даже Юань, несмотря на тяжесть на душе, иногда улыбался, а Мэри часто хохотала, и, когда представление закончилось, она обратила к Юаню свое сияющее и раскрасневшееся от смеха лицо и сказала:

– Эту сценку они наверняка подсмотрели на твоей родине, Юань! Я так рада, что ее увидела.

От этих слов Юань мгновенно помрачнел и произнес очень сухо:

– У меня на родине такого не бывает. Крестьяне давным-давно не носят длинных кос. Это был просто-напросто фарс вроде тех, какие ваши комики разыгрывают на сценах Нью-Йорка.

Увидев, что он задет за живое, Мэри опомнилась:

– Да, конечно, я и сама это понимаю. Конечно, это глупая безделица, но очень самобытная, правда?

Юань не смог ей ответить. Весь вечер он провел в унынии, а у дверей ее дома откланялся, хотя в последнее время часто и с удовольствием гостил в их теплом доме, и на сей раз Мэри тоже пригласила его войти. Получив отказ, она вопросительно взглянула на него, гадая, что стряслось, а потом сама немного рассердилась, почувствовав его холодность и отчужденность, и сказала лишь:

– Ладно, в другой раз.

Юань ушел домой, расстроившись еще сильней оттого, что она не стала его уговаривать. Он думал так: «Эта клоунада умалила меня и мой народ в ее глазах, потому что она увидела, какие мы глупые».

Он возвращался домой в таком гневе, досадуя из-за внезапной холодности Мэри, что в конце концов не выдержал и пошел к дому, где поселились два брата-клоуна, и постучал в дверь, и вошел к ним в комнату, где застал удивленных братьев полураздетыми и готовыми ко сну. На столе лежала фальшивая коса, накладные усы и прочие предметы крестьянской одежды, от вида которых Юань рассердился пуще прежнего и заговорил с еще большим жаром:

– Я пришел сказать, что не одобряю того, что вы сделали сегодня вечером. Недостойно выставлять свою страну на потеху публике, которая всегда рада посмеяться над нами!

Братья сперва опешили и недоуменно уставились на Юаня, после чего сперва один, а потом и второй разразились смехом, и старший произнес с особым выговором, поскольку они с Юанем по-разному говорили на любых иностранных языках:

– Что ж, оставим защиту чести нашей страны тебе, старший брат! Твоего достоинства хватит на миллион наших соотечественников!

И они опять покатились со смеху. Юаню было тошно смотреть на их толстые губы, маленькие веселые глазки и приземистые тела. С минуту он терпел, как они над ним потешаются, а потом молча вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

– Ох уж эти южане, – пробормотал он. – Нам, северянам, подлинным китайцам, они не чета… Ничтожные племена…

Лежа в кровати той ночью и разглядывая пляску теней на белой, залитой лунным светом стене, он радовался, что не имеет с южанами никаких дел и что в юности он предпочел уйти из их военной школы. Здесь, в этом чужом краю, они казались ему такими же чужеземцами, как и те, что считали южан и Юаня представителями одного народа. Лишь по нему одному, гордо думал он, можно судить о том, каков его народ на самом