Дом разделенный - Перл С. Бак

Если дом Уилсонов стал для Юаня воротами в новый мир, то эта девушка была дверью, ведущей в самое его сердце. От нее он узнал очень многое. Она поведала ему об истории своего народа, как они пришли на берега этой земли – посланцы едва ли не всех существующих на свете племен и народов, – и как с помощью силы, коварства, насилия и войн они отобрали землю у ее прежних владельцев и присвоили ее себе. Юань слушал, как в детстве слушал истории о Троецарствии. Затем Мэри рассказала, как ее далекие предки отчаянно и смело пробирались к дальним берегам, и, пока она говорила – то в гостиной у огня, то в осеннем лесу, где с деревьев, готовящихся к зиме, уже облетела листва, – Юань чувствовал в этой нежной и мягкой девушке внутреннюю твердость, что была у нее в крови. Взгляд ее сияющих глаз подчас становился дерзок и холоден, а подбородок под прямыми губами тверд и остер; она распалялась, с великой гордостью рассказывая о своем народе, и Юань невольно робел перед нею.

И была во всем этом одна странность: в такие минуты он чувствовал в ней неведомую, почти мужскую силу, а в себе – мягкость и податливость, не вполне свойственные мужчине. Казалось, вместе они образовывали мужчину и женщину, но качества эти в них перемешались, и до конца неясно было, кто из них мужчина, а кто женщина. И порой во взгляде Мэри он различал такую властность, словно она и сама чувствовала свое превосходство над ним, и он внутренне сжимался, покуда она не меняла взгляд. Хоть Юань и находил Мэри красивой, и тело ее казалось ему легким, упругим и прямым, как стрела, и его бесконечно поражал ее бойкий и цепкий ум, все же плоть его никогда не стремилась к ее плоти, и он не видел в ней женщины, которую хотел бы ласкать и любить, ибо что-то в ней отпугивало его и сдерживало его растущие чувства.

Юань был этому рад, поскольку все еще не желал думать о любви и женщинах. И хотя многое в Мэри привлекало его, он радовался, что не хочет к ней прикоснуться. Если бы его спросили об этом, он ответил бы: «Не могу назвать ни мудрым, ни правильным союз двух людей разной плоти. Они слишком различны внешне, и ни одному из двух народов не понравился бы такой союз. Есть между ними и внутреннее противоборство, залегающее глубоко под кожей, как кровь; две разные крови обречены вечно воевать друг с другом».

Однако бывали времена, когда Юань с потрясенной уверенностью сознавал, насколько ему спокойно и хорошо рядом с Мэри: порой она казалась ему не вполне чужеземкой даже по крови, ибо она показала ему не только своих людей, но и его собственных, причем с такой стороны, с какой он прежде никогда их не видел. Юань многого не знал о своих людях. Да, он жил среди них, будучи частью жизни отца, частью военной школы и даже малой частью большого нового приморского города, однако все эти части существовали порознь, никак не сообщались друг с другом и не образовывали единого мира. Когда кто-нибудь принимался расспрашивать его о родной стране и народе, Юань в своих ответах опирался на знания столь разрозненные, что сам на ходу припоминал факты, противоречащие тому, что он говорил. Потому в конце концов он вовсе перестал говорить о своей стране, разве что изредка возмущался несправедливым оговорам вроде рассказа того высокого священника-миссионера, больно задевшим его за живое.

Глазами же этой западной девушки, никогда не бывавшей на земле, где жили его люди, он увидел свою родину такой, какой хотел ее видеть. Он знал, что ради него Мэри стала читать все, что только могла найти о его народе, все книги и заметки путешественников, все сказки и истории, переведенные на ее родной язык, все стихи, и подолгу рассматривала картинки и фотографии. Так в уме ее сложилось видение, волшебный образ родины Юаня, и для нее это было самое прекрасное место на свете, где мужчины и женщины мирно живут в справедливом обществе, построенном на многовековой мудрости великих старцев.

И Юань, слушая Мэри, тоже увидел свою страну такой. Например, она говорила: «Мне кажется, Юань, что твоей стране удалось справиться со всеми людскими бедами. Прекрасные отношения между отцами и детьми, между друзьями и близкими – обо всем мудрецы подумали, позаботились, обо всем написали понятно и правильно. То, как ваш народ противится любому злу, насилию и войнам, достойно восхищения!» И Юань забывал о своем детстве, и помнил лишь о своем собственном неприятии насилия, и переносил это неприятие на весь народ, и вспоминал деревенских жителей, умолявших его не развязывать никаких войн, и оттого слова Мэри казались ему бесконечно правдивыми и правильными.

Порой, любуясь какой-нибудь картинкой из журнала, которую она нашла и приберегла для Юаня, – изображением высокой стройной пагоды, взмывающей к небу с вершины скалы, или прудика, окаймленного плакучими ивами, в тенистых водах которого плавали белые гуси, – Мэри затаивала дыхание и тихо восклицала:

– Ах, Юань, это прекрасно… Прекрасно! Отчего это так: я смотрю на такие картинки и чувствую, что на них изображено место, где я когда-то жила? Во мне просыпается странная тоска по родным местам. Ты живешь в самой прекрасной стране на свете.

Юань глядел на картинки и видел их ее глазами, и вспоминал красоту, которую успел увидеть за те несколько дней, что прожил в деревне, среди таких вот полей и прудов. Он отвечал ей искренне и простодушно:

– Да, это правда; моя страна прекрасна.

Тогда ее лицо грустнело, и она продолжала:

– Должно быть, мы кажемся тебе такими неотесанными, а жизнь наша – такой грубой… Наш народ еще совсем юн и дик!

И Юань опять соглашался. Он вспоминал дом, где снимал жилье, громогласную хозяйку, часто бранившую свою дочь и наполнявшую весь дом своей яростью, потом вспоминал городских нищих, но отвечал мягко и учтиво:

– Зато в этом доме я нахожу покой и благонравие, к которым привык.

Когда Мэри одолевало такое настроение, Юань почти готов был признаться ей в любви. Он с гордостью думал: «Моя страна имеет над нею такую власть: когда она думает или мечтает о ней, то ее твердость сменяется мягкостью и умиротворением, а сама она становится целиком женщиной». И он невольно гадал, не сможет ли он когда-нибудь полюбить ее против собственной воли. Тогда он рассуждал так: «Если