Ларк-Райз - Флора Томпсон

время держали целые армии прислуги, и майская процессия обнаруживала, что двор заполнен горничными и кухарками, молочницами и прачками, лакеями, конюхами, кучерами и садовниками. Им пели песенки, они восхищались венцом; а потом, под дружные смешки, поддразнивания и уговоры, одна из придворных дам срывала с головы короля шапку, другая приподнимала вуаль королевы, и застенчивый, робкий мальчик, к огромному удовольствию зрителей, чмокал свою спутницу в розовую щечку.

– Еще! Еще! – кричал с десяток голосов, и поцелуи повторялись до тех пор, пока королевская чета, помрачнев, не отказывалась целоваться, даже если ей предлагали пенни за поцелуй. Затем лорд приветствовал свою леди, а лакей – свою жену (последнюю пару, видимо, ввели, чтобы потрафить публике), копилку передавали по кругу, и она начинала тяжелеть от опускаемых в нее пенсов.

Как лакеи с респектабельными бакенбардами и горничные в маленьких, похожих на вязаные крючком салфетки наколках на гладко зачесанных волосах и длинных, развевающихся лиловых или розовых ситцевых платьях, так и дети в приукрашенных лентами убогих нарядах принадлежали к одному и тому же уходящему порядку вещей. Мальчики почтительно дергали себя за челки, девочки приседали перед старшими слугами, потому что те по значимости следовали сразу за джентри. Некоторые из них действительно принадлежали к классу, который в наши дни уже не идет в услужение; ибо в те времена профессии сиделки, учительницы, машинистки или продавщицы были еще мало востребованы и не способны привлечь дочерей мелких фермеров, лавочников, трактирщиков и управляющих фермами. Большинству из этих девушек приходилось либо идти в горничные, либо оставаться дома.

После главного дома необходимо было посетить с венцом дома управляющего, главного садовника и конюха; после чего процессия через сады и парки, леса и поля направлялась к следующему месту остановки. Не всегда все шло гладко. У детей уставали ноги, особенно если башмаки не годились по размеру или были изношены. Между мальчиками вспыхивали перебранки, и иногда приходилось улаживать дело дракой. Часто сильный ливень заставлял всю компанию прятаться под деревьями в поисках укрытия, а венец со снятым покрывалом тем временем освежался под дождем; или какой-нибудь сердитый лесничий прогонял процессию, срезавшую дорогу, увеличивая их путь на несколько миль. Но эти мелкие неприятности почти не омрачали счастья в день, настолько близкий к совершенству, насколько это вообще возможно в человеческой жизни.

Затем наступал момент, когда дети поворачивали к дому; и наконец – наконец-то! – в весенних сумерках показывались огоньки, мерцавшие в ларк-райзских окнах. И чудилось, что великий день закончился навсегда, ведь десятилетнему ребенку год представляется веком. Однако оставались еще майские деньги, которые нужно было раздать в школе на следующее утро, «леди», которую приводили в порядок, прежде чем убрать обратно в сундучок, уцелевшие цветы, которые нужно было поставить в воду: завтрашний день тоже был не совсем обычным. Так что последние мысли засыпающего ребенка мешались со снами о лебедях, павлинах, лакеях, усталых ногах и толстых кухарках с розовыми лицами, в коронах из маргариток, превращавшихся в чистое золото, а затем медленно таявших.

XIV. В церковь по воскресеньям

Если бы жителей Ларк-Райза спросили, к какой религии они принадлежат, девять из десяти ответили бы: «к англиканской», поскольку практически всех их крестили, венчали и отпевали как англикан, хотя во взрослой жизни немногие ходили в церковь между крещениями своих отпрысков. Детей препровождали туда после воскресной школы, которую регулярно посещало лишь около дюжины взрослых; остальные оставались дома: женщины стряпали и нянчили детей, а мужчины, покончив с тщательным воскресным туалетом, включавшим в себя бритье и стрижку друг друга, а также брызганье водой из ведра при громком отфыркивании, отнюдь не спешили шнуровать ботинки или надевать воротничок и галстук и проводили день дома: ели, спали, читали газету и выходили проинспектировать соседских свиней и огороды.

Имелись в деревне и более ревностные христиане. Трактирщик и его семья были католиками и после пробуждения отправлялись к утренней мессе в соседнюю деревню, когда другие еще ворочались в постелях, желая как следует выспаться в воскресенье. Кроме того, в Ларк-Райзе жили три методистские семьи, которые воскресными вечерами собирались в одном из своих коттеджей для молитвы и восхваления Господа; но большинство методистов также посещали и церковь, снискав себе по этой причине прозвище «дьявольских ловкачей».

Каждое воскресенье, утром и днем, два треснувших колокола в сельской церкви заунывно созывали верующих на богослужение. Заслышав монотонное «динь-дон, динь-дон, динь-дон», прихожане из Ларк-Райза спешили через поля и перелазы, потому что псаломщик вечно угрожал запереть дверь церкви после того, как колокола смолкнут, а те, кто не успеет, останутся на улице, ему все равно.

Вместе с обитателями коттеджей Фордлоу, семьями и домочадцами сквайра и фермера, обитателями дома священника и теми, кто являлся из Ларк-Райза, вся паства насчитывала примерно тридцать человек. Даже при столь небольшом количестве прихожан церковь заполнялась практически до отказа, так как представляла собой крошечное помещение размером не больше амбара, с центральным нефом и алтарем, но без боковых нефов. Интерьер церкви с серыми, грубо оштукатуренными стенами, окнами с простыми стеклами и каменным полом был столь же неуютен, как амбар. Его наполнял запах холодной, затхлой сырости, характерный для старых, неотапливаемых церквей, к которому порой примешивались и более неприятные запахи, исходившие, как говорят, от груды гниющих останков в склепе. Кто и когда был погребен там, было неизвестно, поскольку, за исключением какой-то поврежденной старинной медной таблички в стене у купели, в церкви имелись всего две мемориальные доски, обе сравнительно недавнего времени. Церковь, как и село, была ветхая и заброшенная, и люди, покоившиеся ныне в склепе, по-видимому некогда важные особы, не оставили после себя даже имени. Безмолвными свидетелями былых времен были лишь витражное окно над алтарем, сверкавшее, как драгоценный камень в холодной серой оправе, расколотая умывальница в алтарной ограде и высокий сломанный шест от креста, когда-то стоявшего на церковном дворе.

У семей сквайра и священника были собственные скамьи в алтаре, располагавшиеся у противоположных стен, а между ними стояли две длинные скамьи для школьников, чтобы те находились на виду у начальства. Под лестницей, ведущей в неф, стояла фисгармония, на которой играла дочь священника, а вокруг нее выстраивался хор младших учениц школы. Далее располагалась рядовая паства, тщательно ранжированная: семья фермера в первом ряду, затем садовник и кучер сквайра, школьная учительница, служанки, обитатели коттеджей, а позади всех – псаломщик, следивший за порядком.

«Псаломщик Том», как его называли, был важным человеком в приходе. Он не только копал могилы, регистрировал церковные оглашения браков, согревал воду для зимних крещений и топил