Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен

Парнишка прямо весь лучился – смелостью, душевной добротой. Глаза сияли под стать волосам, правда-правда.

– Надо бы ему покрасить волосы, – посоветовала соседка. – Вон дочка полицейского покрасила, и мигом жених нашелся.

– Так волосы-то у ней сразу после помолвки позеленели, ровно ряска в пруду, приходится их все время перекрашивать!

– На это у нее денег хватает! – сказала соседка. – И у Петера хватит. Он вхож в дома самых важных персон, даже к бургомистру, учит барышню Лотту играть на фортепианах.

Да, играть он умел! Дивной красоты мелодии, еще не записанные в нотных листах, словно изливались из самого его сердца. Играл он и светлыми ночами, и темными. Мочи нет терпеть! – твердили соседи и старый пожарный барабан.

Петер играл, и помыслы его устремлялись ввысь, вскипали планами на будущее: известность! слава!

А бургомистрова Лотта сидела за фортепиано, тонкие ее пальчики танцевали по клавишам, и звуки эхом откликались у Петера в сердце, теснили грудь, и было так не однажды, а несчетно раз, и вот в один прекрасный день он схватил тонкие пальчики, схватил изящную ручку, поцеловал ее и заглянул девушке в большие карие глаза. Господь ведает, что он сказал, нам же позволено лишь догадываться. Лотта зарделась, даже плечи и шея вспыхнули как маков цвет, но не сказала ни слова, – в этот миг в комнату вошел гость, сынок статского советника; лоб у этого юноши был высокий, чистый, с большущими залысинами. И Петер долго сидел вместе с ними, а Лотта ласково смотрела на него.

Вечером, вернувшись домой, он говорил о большом мире и о сокровище, каким была для него скрипка.

Известность! Слава!

– Шум-гам-тарарам! – сказал отцовский барабан. – С Петером-то впрямь беда! Вроде как пожар в дому, сдается мне.

На другой день мать пошла на рыночную площадь, а вернувшись, сообщила:

– Новость-то какая, Петер! Замечательная новость! Бургомистрова Лотта обручилась вчера вечером с сынком статского советника!

– Не может быть! – воскликнул Петер, вскочив со стула. Но мать сказала, что это правда, она узнала новость от жены цирюльника, а цирюльник – от самого бургомистра.

Петер побледнел как смерть и снова опустился на стул.

– Боже милостивый, тебе плохо, сынок? – всполошилась мать.

– Нет-нет, все хорошо! Только оставь меня в покое! – отвечал он, и слезы покатились у него по щекам.

– Сынок! Сокровище мое! – Мать тоже заплакала, а барабан пропел, но не вслух, а про себя:

«С Лоттой конец! С Лоттой конец! Кончилась песня, допета!»

* * *

Но песня не кончилась, в ней было еще много строф, длинных, дивно прекрасных, – сокровище целой жизни.

– Ишь как она пыжится да цену себе набивает! – говорила соседка. – Все, видите ли, должны читать письма, которые она получает от своего сокровища, слушать, что пишут в газетах про него и про его скрипку. Деньги парнишка шлет, это верно, и они ей нужны, вдова ведь как-никак.

– Он играет императорам и королям! – говорил городской музыкант. – Мне такого не выпало, однако ж он мой ученик и не забывает своего старого учителя.

– Отец когда-то видел во сне, – говорила мать, – что Петер вернулся после войны с Серебряным крестом на мундире. На войне ему креста не досталось, там это ох как непросто. Зато теперь у него Рыцарский крест. Жаль, отец не дожил!

– Прославился он! – сказал старый барабан, и весь городок с ним согласился: сын барабанщика, рыжий Петер, который ребенком бегал в деревянных башмаках, был барабанщиком и играл на танцах, – Петер прославился!

– Сперва он играл для нас, а уж потом стал играть для королей! – объявила бургомистрова жена. – А по Лотте в ту пору как вздыхал! Всегда высоко метил! Но тогда это была невероятная дерзость! Муж мой очень смеялся, когда услыхал про этот вздор! А теперь Лотта статская советница!

Бесценное сокровище было заложено в сердце и душе бедного мальчугана, который маленьким барабанщиком подал победный сигнал «марш! вперед!» тем, что собирались отступать. Бесценное сокровище было заключено в его груди – безбрежный океан звуков. Бурным потоком лились они из скрипки, словно в ней прятался целый орган, словно по струнам плясали все эльфы летней ночи. В напевах слышались трели дрозда и полнозвучный голос человека, оттого-то и откликались они восторгом в других сердцах и всюду славили имя сына барабанщика. Да, это было как огромный пожар, пожар упоительного восторга.

– Он ведь такой красивый! – говорили молодые дамы, и старые дамы согласно кивали, а самая старая завела альбом для локонов знаменитостей, затем только, чтоб выпросить прядку из роскошной гривы молодого скрипача, памятку, сокровище.

И вот сын вошел в бедную горницу барабанщика, красивый, как принц, счастливый больше, чем король. Глаза ясные, лицо сияет. Он обнял мать, и она расцеловала его горячие губы и расплакалась, но были это сладкие слезы счастья. А сын кивнул каждой вещи в комнате – столу, стульям, комоду с чайными чашками и цветочными вазами, кивнул откидной лавке, на которой спал ребенком, старый же барабан поставил посреди горницы и сказал ему и матери:

– Отец наверняка захотел бы, чтобы нынче я выбил ураганную дробь! Так я и сделаю!

И барабан грянул поистине как гром и был так польщен, что тугая кожа не выдержала, разорвалась.

– Вот это удар так удар! – вскричал старый барабан. – Памятка мне от него на веки веков! От этакой радости за свое сокровище сердце у матери тоже, поди, может разорваться!

Вот и вся история про сокровище.

Сын привратника

Генеральское семейство проживало во втором этаже, а привратниково – в подвале; большое расстояние разделяло их – целый этаж и табель о рангах, хотя жили они под одной крышей, а окна у тех и других смотрели на улицу и во двор. Во дворе, на травяной лужайке, росла большая акация, которая цвела каждое лето, и порою под ней сидела разряженная кормилица с еще более разряженным генеральским чадом, малышкой Эмилией. Перед ними отплясывал босоногий привратников сынишка, темноволосый, с большими карими глазами, и малышка улыбалась мальчику, тянула к нему ручонки, а генерал, глядя на них в окно, кивал и приговаривал по-французски: «Прелестно! Прелестно!» Сама же генеральша – такая молоденькая, что вполне годилась генералу в дочери от прежнего брака, – никогда в окно не смотрела, только распорядилась, чтобы мальчик непременно развлекал малышку, но пальцем к ней не прикасался. Кормилица в точности исполняла приказ хозяйки.

А солнце заглядывало и к обитателям второго этажа, и к обитателям подвала, на акации распускались цветы, опадали и через год распускались вновь; дерево цвело, и привратников сынишка цвел – ни дать ни взять свежий тюльпан.

Генеральская дочка росла хрупкой и