Лоулань - Ясуси Иноуэ

до того. Он несколько раз моргнул, но видение не исчезало – впереди по-прежнему были самураи Хатано.

– Эй, вы!

Наваждение – вызванное, несомненно, усталостью – пугало, но в злых духов, одержимых возмездием, Мицухидэ верить отказывался. Такого на свете просто не бывает. Он вымотан и обессилен, поэтому ночной мрак играет с ним злые шутки.

– Эй, вы! – крикнув это снова, Мицухидэ попытался броситься на воинов Хатано. В тот же миг его обожгло болью – что-то воткнулось в бок, рядом с нагрудником. Бамбуковое копьё. Он схватился за него правой рукой и изо всех сил дернул на себя. Из тьмы выступило лицо человека, державшего древко.

– Хатано Хидэхару! – беззвучно вскричал Мицухидэ. Да, это был Хидэхару – губы крепко сжаты, взгляд полуоткрытых глаз устремлён в пустоту. Именно такое лицо было у отрубленной головы, которая катилась по двору храма Дзион-дзи.

Отпихнув копьё, Мицухидэ выпустил его из рук; в следующий миг боль обожгла вновь, отдавшись во всём теле. «На этот раз острие пробило бок насквозь и вышло из спины», – успел он отметить ускользающим сознанием.

Пронзённый копьём, он уставился на противника.

– Призрак!

Но перед ним уже не было зловещего мертвого лица Хидэхару – вместо него обнаружился обычный грубоватого вида ронин, чьи маленькие глазки горели свирепым огнём.

Кто-то закричал. Мицухидэ вдруг понял, что больше не сидит в седле, но стоит на земле, раскачиваясь из стороны в сторону, а копьё по-прежнему торчит у него из груди. Он широко раскрыл глаза – в последний раз. Исчезли самураи Хатано, их флаги, освещавший их костер… Вокруг были только бесконечная тьма и яростный ливень.

Мицухидэ ощутил странное облегчение: наваждение рассеялось. «Все это от усталости», – вновь подумал он. Так и не поверив в существование призраков, Мицухидэ рухнул вперед, погружаясь в сон, у которого не будет пробуждения.

Записки о путешествии морем к Чистой земле. Перевод Е. Хузиятовой

Конкобо – настоятель храма Фудараку-дзи, что на побережье Хаманомия в Кумано, – впервые всерьёз задумался о судьбе святых монахов, совершивших ритуальное плавание в Чистую землю, где находится гора Фудараку, только весной восьмого года эры Эйроку[91], когда наступил его собственный черёд последовать их примеру. Прежде он, конечно, время от времени вспоминал о своих предшественниках – тем более что некоторых из них лично провожал в путь; но эти размышления носили характер куда более отвлечённый.

Дело в том, что Конкобо до поры до времени совершенно не думал, что к горе Фудараку придётся отправиться ему самому. Безусловно, прежний настоятель Сэйсин отплыл к святой земле в третий год Эйроку, в возрасте шестидесяти одного года. До этого настоятель Нитиё совершил ритуальное плавание в одиннадцатую луну четырнадцатого года Тэмбун, будучи в том же возрасте. А ещё раньше, в десятом году Тэмбун, так же поступил и настоятель Сёкэй. Это значит, что три поколения подряд настоятели Фудараку-дзи отплывали от берега Хаманомия в ноябре того года, когда им исполнялся шестьдесят один; впрочем, правила, предписывающего делать именно так, никогда не существовало.

Фудараку-дзи, как можно понять из названия, был главным храмом культа Фударакудо – Чистой земли бодхисаттвы Каннон. С давних времён считалось, что он расположен точно напротив находящейся далеко на юге горы Фудараку, и потому верующие, стремившиеся узреть воплощение бодхисаттвы и возродиться в беспорочных землях, приходили на южное побережье Кумано, чтобы оттуда отправиться к вожделенной цели. Отплывали они из Хаманомии, а храм Фудараку-дзи брал на себя труд снарядить их в этот путь со всеми положенными церемониями. Тем не менее, нигде не говорилось, будто настоятель храма обязан отправляться за море сам.

И всё же – поскольку храм был оплотом веры в Чистую землю, на протяжении его долгой истории многие останавливались там, прежде чем устремиться к другим берегам. Среди пустившихся в плавание были и несколько настоятелей. В храмовых записях остались имена этих святых – около десятка, самого разного возраста: кому-то было восемнадцать, а кому-то и восемьдесят лет.

Случилось, однако, так, что в последнее время трое настоятелей подряд отправились в плавание, когда им сравнялось шестьдесят один, – и потому местные жители уверились, будто настоятели Фудараку-дзи, достигнув этого возраста, должны отплывать к Чистой земле. Учитывая историю храма, предположение казалось вполне обоснованным, и теперь Конкобо чувствовал, что от него ожидают того же.

До сих пор он не придавал этим верованиям особого значения – либо не замечая их вовсе, либо не понимая, как прочно они успели укорениться и какую власть приобрели над умами; с юности посвятивший себя монашеской жизни, Конкобо в мирских делах был неискушен и оттого оказался столь беззаботен.

Будучи настоятелем Фудараку-дзи, он не исключал, что однажды, достигнув должного состояния ума, сможет и сам совершить это путешествие – более того, как монах, он думал о такой возможности не без удовольствия. Монашеским званием Конкобо гордился, и мысль о том, чтобы, отправившись за море, положить свою жизнь на алтарь служения Будде, вызывала в нём подобие экстатического трепета. Перед глазами у него по-прежнему стояло величественное отплытие настоятеля Сёкэя, и Конкобо надеялся рано или поздно уподобиться своему наставнику.

Сёкэю, однако, удалось достичь таких высот просветления к шестидесяти одному году – в то время как Конкобо, человек куда более приземлённый, чувствовал, что ему нужно ещё несколько лет. Он ведь прожил всю жизнь монахом – и потому считал готовность отправиться к Чистой земле высшим проявлением веры, к которому следует стремиться.

Восьмой год Эйроку оказался для Конкобо неожиданно тяжёлым. С самого начала года в храм потянулись прихожане с вопросами: на какой день ноября назначено его отплытие и как они могут помочь в подготовке – мол, раз пришёл его срок, то они хотели бы хоть чем-то быть полезны. Говорили они искренне и без тени злого умысла: до сей поры они подобные речи заводить не решались, но уж теперь-то молчать значило бы пренебречь своим долгом.

Никто не желал настоятелю дурного. Конкобо с юных лет блюл себя строго, и был человеком вроде и неприметным, но простым и сердечным, благодаря чему с возрастом снискал среди местных жителей уважение, какого и сам не ожидал. Вот уже многие годы Конкобо видел, как люди смотрят на него с почтением и искренней симпатией, – не только простые крестьяне и монахи, но и синтоистские жрецы из святилища Кумано-нати, входящего в число трёх главных храмов Кумано. Словом, Конкобо почитали и любили все.

С начала года и до весны настоятель, раздосадованный тем, что все ожидают его отбытия за море, лелеял надежду исправить общее заблуждение.