Под знаком незаконнорожденных - Владимир Владимирович Набоков

Шоссе № 76 вывело их в другую часть долины, и очень скоро они увидели дымящиеся трубы фабричного городка, по соседству с которым располагалась знаменитая экспериментальная станция. Заведовал ею д-р Хаммеке: приземистый, плотный, с густыми желтовато-белыми усами, с глазами навыкате и короткими толстыми ногами. Он, его помощники и фельдшерицы находились в состоянии экзальтации, граничащей с обычной паникой. Кристалсен сообщил им, что пока не знает, будут ли они ликвидированы или нет; он сказал, что ожидает в скором времени (он посмотрел на часы) соответствующих деструкций (фрунеризм от «инструкций») по телефону. Они всем скопом пресмыкались перед Кругом и просто исходили подобострастием, предлагая ему душ, услуги хорошенькой массажистки, губную гармошку, конфискованную у «воспитуемого», кружку пива, рюмку бренди, завтрак, утреннюю газету, бритье, партию бриджа, мужской костюм, что пожелаете. Они явно тянули время. Наконец Круга провели в проекционный зал. Они сказали, что через несколько минут отведут его к ребенку (мальчик еще спит, сказали они), а пока не угодно ли ему посмотреть фильм, снятый всего несколько часов тому назад? Вы увидите, сказали они, каким здоровеньким и счастливым был ребенок.

Он сел. Он принял фляжку бренди, которую одна из дрожащих и улыбающихся фельдшериц сунула ему прямо в лицо (она была так напугана, что сначала сама попыталась напоить его, как младенца). Д-р Хаммеке, у которого вставные зубы стучали во рту, как игральные кости в стакане, распорядился начать представление. Молодой китаец принес отороченное мехом пальтишко Давида (да, я узнаю его, это его пальто) и быстрыми движениями иллюзиониста повернул его внутренней и внешней сторонами (только что из чистки, а дырочки все зашиты, видите?), чтобы продемонстрировать, что никакого обмана нет: ребенок действительно найден. После этого, издав от волнения возглас, он вытащил из кармашка пальто игрушечный автомобиль (да, мы вместе его купили) и детское серебряное колечко с почти совсем сошедшей эмалью (да). Затем он поклонился и удалился. Кристалсен, сидевший рядом с Кругом в первом ряду, выглядел хмурым и подозрительным; его руки были скрещены. «Трюк, чортов трюк», – бормотал он.

Свет погас, на экране засиял мерцающий квадрат. Однако жужжание аппарата сразу прервалось (оператор поддался всеобщей нервозности). В темноте д-р Хаммеке наклонился к Кругу и понес густым потоком тревоги и дурного запаха изо рта следующее:

«Мы так рады, что вы здесь, с нами. Мы надеемся, что фильм вам понравится. В интересах ануки. Замолвите за нас словечко. Старались, как могли».

Стрекот возобновился, появилась перевернутая надпись, и аппарат опять заглох.

У одной из фельдшериц вырвался смешок.

«А ну-ка потише, пожалуйста!» – сказал доктор.

Кристалсен, которому все это надоело, быстро покинул свое место; несчастный Хаммеке пытался его удержать, но сердитый чиновник молча стряхнул его.

На экране возникла дрожащая надпись: «Тест 656». Она растворилась в изящный подзаголовок: «Ночное развлеченье на лужайке». Появились вооруженные фельдшерицы, отпирающие двери. Воспитуемые, толпясь и моргая, вышли наружу. Следующая надпись гласила: «Фрау доктор фон Витвиль, руководитель эксперимента (пожалуйста, воздержитесь от свиста!)». Даже несмотря на свое ужасное положение, д-р Хаммеке не мог не испустить одобрительного «ха-ха». Госпожа Витвиль, статная блондинка, с хлыстом в одной руке и хронометром в другой, надменно проплыла по экрану. «Оцените эти линии»: появляется изображенная на школьной доске темпераментная кривая; рука в резиновой перчатке указкой отмечает кульминационные точки и другие интересные моменты яровизации эго.

«Пациенты выстроены у Розариевого входа во двор. Их обыскивают на предмет спрятанного оружия». Один из докторов вытаскивает из рукава самого толстого мальчика пилу лесоруба. «Не повезло, жирняга!» Крупный план лотка с коллекцией маркированных инструментов: уже показанная пила, обломок свинцовой трубы, губная гармошка, кусок веревки, один из тех складных перочинных ножей с двадцатью четырьмя лезвиями и разными штуковинами, игрушечный горохострел, нешуточный самострел, шила, сверла, граммофонные иглы, старинный боевой топор. «Затаившись в засаде». Они затаились в засаде. «Появляется человечек».

Он сходит по освещенным прожектором мраморным ступеням, ведущим в сад. Сопровождает его фельдшерица в белом, которая останавливается и побуждает мальчика спуститься вниз в одиночестве. На Давиде – его самое теплое пальто, но на босых ногах только домашние тапочки. Все это длилось одно мгновенье: он поднял лицо к фельдшерице, его ресницы дрогнули, по волосам скользнул яркий свет; затем он огляделся, встретился взглядом с Кругом, не подал виду, что узнал его, и робко сошел вниз по нескольким оставшимся ступенькам. Его лицо увеличилось, стало размытым и исчезло, соприкоснувшись с моим. Фельдшерица осталась стоять на ступенях, легкая, не лишенная нежности улыбка, играла на ее темных губах. «Какое удовольствие для человечка, – сообщила новая надпись, – погулять среди ночи!», а затем: «Ой-ой. Это еще кто?»

Д-р Хаммеке громко кашлянул, и треск аппарата оборвался. Снова зажегся свет.

Я хочу проснуться. Где же он? Я умру, если не проснусь.

Он отверг закуски, отказался расписаться в книге выдающихся посетителей и прошел сквозь людей, преграждавших ему путь, как сквозь паутину. Д-р Хаммеке, вращая глазами, тяжело дыша, прижимая руку к больному сердцу, жестом велел старшей сестре проводить Круга в лазарет.

Остается прибавить немногое. В коридоре Кристалсен с толстой сигарой во рту был занят тем, что записывал всю историю в блокнотик, который он прижимал к желтой стене на уровне лба. Он резким движением большого пальца указал в сторону двери А-1. Круг вошел. Фрау д-р фон Витвиль, урожденная Баховен (третья, старшая сестра), нежно, почти мечтательно встряхивала градусник, глядя вниз на кровать, подле которой она стояла в дальнем углу комнаты. Затем она повернулась к Кругу и подошла к нему.

«Крепитесь, – тихо сказала она. – Произошел несчастный случай. Мы сделали все возможное —»

Круг с такой силой оттолкнул ее, что она врезалась в белые медицинские весы и разбила градусник, все еще бывший у нее в руке.

«Ах!» – вскрикнула она.

Голову убитого ребенка покрывал багряно-золотой тюрбан; лицо его было искусно подкрашено и напудрено: лиловое одеяло, изысканно-гладкое, доходило до подбородка. Что-то вроде пушистой пегой собачонки было со вкусом положено в изножье кровати. Прежде чем выбежать из палаты, Круг сшиб этот предмет с одеяла, из-за чего ожившее существо взрычало от боли и щелкнуло челюстями, едва не цапнув его за руку.

Круга на ходу ухватил благодушный солдат.

«Yablochko, kuda-zh ty tak kotishsa? [Яблочко, куда ж ты так котишься?] – спросил он и добавил: – A po zhabram, mila, khochesh? [А по жабрам, милай, хочешь?]»

Tut pocherk zhizni stanovitsa krane nerazborchivym [Тут почерк жизни становится крайне неразборчивым]. Ochevidtzy, sredi kotorykh byl i evo vnutrenni sogliadata [Очевидцы, среди которых был и его собственный кто-то («внутренний шпион»? «частный сыщик»? Смысл до конца не ясен)], potom govorili [потом говорили], shto evo prishlos’ sviazat’ [что его