Ларк-Райз - Флора Томпсон

соседа «заскочить и взглянуть на наш маленький урожай». Людям нравилось выставлять плоды своего труда напоказ и предлагать другим любоваться ими, подобно тому как художнику нравится демонстрировать свою картину, а композитору – слушать исполнение своего опуса. «Это вот украшенье получше картины будет», – замечал хозяин, указывая на засоленные окорока, висевшие на стене, а женщины точно так же воспринимали добытую их трудами муку.

Итак, три главных ингредиента для единственной горячей трапезы дня были: бекон с засоленного окорока, овощи с огорода и мука для сладкого рулета. Эта трапеза, называемая чаем, устраивалась вечером, когда мужчины возвращались домой с полей, а дети – из школы, поскольку ни один из них не имел возможности побывать дома в полдень.

Около четырех часов из труб начинали подниматься дымки, поскольку хозяйки разводили огонь и на крюк на каминной цепи вешали большой железный котел, или треногий горшок. Вся пища готовилась в одной посуде: кусочки бекона размером чуть больше, чем на один укус; в одной сетке капуста или другие зеленые овощи, в другой картофель и, наконец, завернутый в ткань рулет. В эпоху газовых и электрических плит это звучит дико; однако такой метод отвечал своей цели, ведь благодаря тому, что закладка каждого ингредиента в котел была точно рассчитана по времени и варились они под тщательным присмотром, все блюда сохраняли свои качества и обед удавался на славу. И вода, в которой варилась пища, и картофельные очистки, и остатки других овощей доставались свинье.

Когда мужчины приходили с работы, дома их ждал стол, накрытый чистой светло-коричневой скатертью, на которой лежали ножи и двузубые стальные вилки с черенками из оленьего рога. Затем в большие желтые фаянсовые блюда выкладывали овощи, бекон нарезали квадратами, причем самый большой кусок оказывался в «отцовской» тарелке, и вся семья принималась за главную трапезу дня. Правда, место за столом редко удавалось найти всем; младшие дети порой устраивались на скамеечках, и тогда столешницей им служило сиденье стула, или же садились на пороге с тарелками на коленях.

За столом царило благонравие. Детям выдавали их порции, брать еду самостоятельно и выбирать они не могли и обязаны были есть молча. Были позволены лишь «пожалуйста» и «спасибо», не более того. Отец и мать могли разговаривать, если хотели, но обычно они довольствовались тем, что наслаждались обедом. Отец, бывало, ел горошек с ножа, мать пила чай из блюдца, а некоторые дети, доев, облизывали тарелку; но кто же будет есть горох двузубой вилкой или после кухонных хлопот и горячки ждать, пока остынет чай; а вылизывание тарелок вообще считалось изысканным комплиментом материной стряпне. «Спасибо Господу за хороший обед. Спасибо отцу и матери. Аминь» – такую благодарственную молитву читали в одной семье, и она, безусловно, обладала тем достоинством, что воздавала должное тем, кому следовало его воздавать.

Что касается других трапез, то обычно питались хлебом со сливочным маслом, а чаще с лярдом, который сдабривали любой подвернувшейся под руку приправой. Свежее масло было слишком дорого для повседневного употребления, но летом, когда фунт стоил десять пенсов, его порой покупали. В продаже уже появился маргарин, который тогда назывался баттерином, но в деревнях его редко использовали, поскольку большинство людей предпочитали лярд, особенно свой, домашний, приправленный листиками розмарина. Летом всегда было вдоволь огородной зелени и домашних джемов, иногда и одного-двух яиц, если в доме держали домашнюю птицу, а когда яиц было в избытке, их продавали по шиллингу за два десятка.

Когда были лишь хлеб и лярд, мужчины смазывали ломоть горчицей, а ребятишкам давали немного черной патоки или щепотку коричневого сахара. Некоторые дети любили тюрю – хлеб, замоченный в кипятке, а затем отжатый и подслащенный сахаром.

Молоко было редкостной роскошью, так как его приходилось носить за полторы мили с фермы. Стоило оно недорого: пенни за кувшин или бидон, независимо от размера. Конечно, это было снятое молоко, но снятое не сепаратором, а вручную, поэтому в нем оставалось немного сливок. В некоторых семьях за ним отправлялись ежедневно, но большинство себя этим не затрудняли. Женщины утверждали, что предпочитают чай без добавок, а о том, что молоко необходимо детям, они, похоже, и не думали. Многие никогда даже и не пробовали его с тех пор, как их отняли от груди, и до того времени, пока не начинали самостоятельную жизнь. Но, несмотря на это, были крепкими, розовощекими, полными жизни озорниками.

Предполагалось, что фермер продает снятое молоко по пенсу за пинту, а нераспроданное отдает телятам и свиньям. Но молочница не давала себе заботы точно отмерять пинты; она просто наполняла протянутый сосуд и взимала за него один пенни. Само собой, кувшины и бидоны покупателей постепенно росли. У одной старушки хватило нахальства в очередной раз явиться с новым жестяным котлом, который безропотно наполнили молоком. Дети из «крайнего дома» дивились: что эта женщина будет делать с таким количеством молока, ведь она живет вдвоем с мужем.

– Из него выйдет отличный большой рисовый пудинг, Куини, – неуверенно сказал один.

– Пудинг! Господи помилуй! – последовал ответ Куини. – Я никогда не готовлю рисовый пудинг. Это молоко на ужин моему поросенку, а ты уж на него глаз положил. От него ничего не утаить, благослови его Господь!

У жителей Ларк-Райза бытовала излюбленная поговорка: «Бедность не порок, но большое неудобство»; однако это слишком мягко сказано, ведь бедность ложилась на них тяжким бременем. Люди имели еду и кров, который, хотя и не соответствовал современным требованиям, вполне удовлетворял их. Деньги на уголь по шиллингу за центнер[7] и пинту керосина для ламп приходилось выкраивать из недельного жалованья; но на обувь, одежду, лечение, праздники, развлечения и поновление дома средств уже не оставалось. И откуда же они их брали?

Обувь часто покупали на те деньги, которые мужчинам удавалось заработать на уборке урожая. Когда их выплачивали, те счастливые семьи, у которых не было просрочки по арендной плате за дом, приобретали каждому по новой паре, от подбитых гвоздями башмаков для отца до розовых пинеток для младенца. А некоторые предусмотрительные хозяйки еженедельно вносили несколько пенсов в обувной клуб, организованный одним лавочником в рыночном городке. Мера разумная, но этого было недостаточно, и многим матерям не давал спать по ночам вопрос о том, как достать пару новых ботинок «нашему маленькому» Эрну или Альфу.

Дочерям тоже требовались ботинки, притом хорошие, крепкие, подкованные гвоздями, для ухабистых и грязных дорог; но девочки были непривередливы, им годилась любая обувка. На занятиях по подготовке к конфирмации, которые посещала Лора, дочь священника после нескольких недель тщательного обучения