Даниэль Друскат - Гельмут Заковский

Тоже мне герой, настырный, прямо германский вождь. Между прочим, ты на него и внешне смахиваешь, и у тебя есть название для своей узколобой сельской политики... Как это ты говоришь — удовольствие от социализма?

— Вот именно, — обиделся Макс Штефан, — социализм должен доставлять удовольствие, и, по-моему, давно минуло время, когда в ответ на любое упоминание о недостатках заявляли, что-де со времен древних германцев общество неслыханно шагнуло вперед. — И как порой бывало, Штефан не сдержался и брякнул: — Ты доволен, ежели выпускается вдоволь красного материала на флаги, а я тебе говорю, люди стосковались, например, по голубым бусам, по тем махоньким блестящим штучкам, о которых ты упорно толкуешь, хорошеньких голубых бус у нас пока маловато, если ты в состоянии уразуметь, что́ я имею в виду.

Гомолла тоже был чуточку склонен к актерству и в этом отношении походил на Штефана. Он посмотрел на небо и вздохнул:

— Ну и поколение мы вырастили! Век себе не прощу, что принял тебя в партию.

— Дело прошлое, — раздраженно воскликнул Макс. — А теперь давай-ка поговорим серьезно. Я тебя сюда привел, потому что хотел узнать, что с Даниэлем. И я не понимаю, почему ты собираешься меня судить?! Речь не обо мне!

Гомолла неторопливо опустился на землю возле липы и насмешливо посмотрел снизу вверх на Штефана.

— Вон оно что! К тебе, значит, все это не имеет ни малейшего отношения?

Гомолле вспомнился шестидесятый год. Той весной он вызвал Даниэля в Веран, в райком, ибо в деревне Хорбек разразился самый настоящий скандал, и, как вскоре выяснилось, этот краснобай Макс Штефан очень даже имел к нему отношение.

Ничего себе комнатенка, кабинет Гомоллы, — обои в полоску, настоящий полированный гарнитур-гостиная: письменный стол, журнальный столик, мягкая мебель. Признаться, нынче первые секретари устраиваются шикарнее, ведь оформлением занимаются художники по интерьеру: определяют цвет драпировок, стен — все на уровне мировых стандартов. В те времена еще не додумались до латексных красок, всяких там поливинилхлоридов и поролонов, и обитель у первого секретаря райкома была постаромоднее и поуютнее — так Гомолла считал сейчас, — а руководил он в свое время как будто построже, наверняка строже.

Как бы то ни было, Друскат приглашен на беседу, а точнее — Друската следовало пропесочить, это было необходимо, черт побери, повсюду весна социалистической кооперации, и лозунг, хотя и не совсем соответствуя времени года, гласил: «Яблоко созрело!» И надо же, Хорбек, как назло, та самая дыра, где партию представлял Друскат, оказался тогда ядром сопротивления. Что ж, ударь-ка по-рабочему!

Гомолла вспомнил, как Даниэль стоял тогда перед ним. Он внимательно рассматривал парня. Ну и вид — худющий, все еще настоящим мужиком не стал, а ведь малому уже тридцать или даже больше, под глазами синяки, словно он из тех, кто многовато резвится в постели... только там, небось, не очень-то много веселья... жена хворает... другую, поди, завел... это уже нарушение норм морали, не было печали... что ж его еще гложет, ведь явно не перерабатывает, кооператив-то не из лучших. Хорош руководитель: костюм висит прямо как на вешалке, волосы всклокочены...

«Здравствуй, Густав!» — сказал Даниэль.

Никакого Густава, нынче не приятельские посиделки, никаких фамильярностей, мой милый, положение серьезное.

«Здравствуй, товарищ Друскат», — ледяным тоном отрубил Гомолла. Ничего, пусть знает, что его ждет.

Луиза тоже должна бы соображать. Эта добрая душа, старенькая секретарша Гомоллы, стояла за спиной у Друската. Родом она была из Галле, в партии давно, и к тому же волшебница от пишмашинки. Гомолла считал бы ее идеальной сотрудницей, но не мог, ибо при всех достоинствах Луиза, к сожалению, обладала еще и качествами, которые он не одобрял. Например, она решительно вмешивалась в дела, не входящие в ее компетенцию, и, кроме того, совершенно беззастенчиво критиковала его. Гомолла отнюдь не противник критики, но как прикажете понимать, если он, только-только закончив речь, спускается под бурные аплодисменты с трибуны, а Луиза говорит: «Ты, товарищ, бывало, и лучше выступал!» И это только один пример!

Теперь она стояла у двери, а должна была бы давным-давно закрыть ее за собой. Яростно сверкнув глазами, Гомолла недвусмысленно кивнул ей, она же проигнорировала его знаки, щечки-яблочки округлились в улыбке, и Луиза сказала уютным говорком уроженки Средней Германии:

«Сварю-ка я вам кофейку покрепче!»

«Не нужно!» — с нажимом произнес Гомолла. Это был приказ, а Луиза возразила:

«Но ведь товарищ Друскат с дороги, он наверняка не откажется».

«Да я не знаю». — Друскат нерешительно поглядел на Гомоллу.

«Чашечку или кофейничек?» — любезно осведомилась Луиза.

Даниэль протестующе поднял руку.

«Не беспокойтесь из-за меня».

«Ах, чего там», — приветливо улыбнулась Луиза и ушла, бросив на Гомоллу через плечо взгляд, который, по всей вероятности, означал: нельзя так, товарищ!

Неизвестно, что она там думала, но своей болтовней насчет кофе — чашечку? кофейничек? — она уже испортила Гомолле первый ход задуманного дебюта против товарища Друската.

Гомолла в тот день кипел праведным гневом, он даже стул Друскату не собирался предлагать, но после Луизиного приступа радушия заставил себя сделать вежливый жест и показал на кресло:

«Садись».

Зато сам он выпрямился во весь рост и, возвышаясь над письменным столом, заговорил, может статься, от раздражения даже с некоторой издевкой:

«Почему нужно полностью кооперировать деревни, я всем недавно объяснял, но ты, стало быть, не уразумел. И это меня бесит. Но ты мне все еще симпатичен, вот мы сейчас и устроим закрытый семинар!»

И вслед за тем он еще раз ткнул Даниэлю в нос убедительные аргументы: промышленность, крупные социалистические предприятия, развивается планомерно, а в сельском хозяйстве застой — почему? Потому что достигнут предел того, что может дать традиционная система хозяйствования, это вроде как в свое время с парусными кораблями, верно? Пришлось перейти на паровую тягу. Кто же мешает обществу переключиться? Крестьяне-единоличники, тридцать процентов, и, к превеликому сожалению, это самые преуспевающие хозяева, они поплевывают на кооперативы и блокируют общественный прогресс...

«Странно, странно, — пронеслось у него в голове, — теперь, одиннадцать лет спустя, то же происходит с богатейшими кооперативами».

...Сильный народный сектор в промышленности, сильный частный сектор в сельском хозяйстве — отсюда диспропорции, противоречия. Надо что-то делать, но как? С революционным подъемом, конечно, вот почему на повестке дня сплошная кооперация.

Так вещал Гомолла, как ему казалось, доступно, назидательным тоном и даже с некоторой долей сарказма. Он видел, что Друскат все больше мрачнеет.