Рождественская шкатулка. Рассказы зарубежных классиков - Сельма Лагерлеф

– Садись! Пуншу! – суетились вокруг него товарищи.

– Смирно! – вмешался здоровый бас Цимермана. – Дождёмся только Гернига и Франца, они с товарным поездом будут. Поезд опоздал на двадцать минут; мне мальчишка с телеграфа сказывал, – сейчас ребята будут. Поровну уж всё: и веселье, и жжёнку.

– Да, – заговорил молодой машинист, у которого от одного воспоминания об экзамене пот на лбу выступил. – Промаяли меня здорово. Около меня сажени на три в длину расселись разные важные господа – из них я никого кроме наших старших механиков никогда ни в мастерских, ни на паровозах в глаза не видал.

– О чём же они спрашивали? – начал было товарищ Бемиг, закуривая сигару, как вдруг снова открылась дверь с улицы.

Облако снега и пару ворвалось в дверь и с ним фигуры двух машинистов с товарного поезда, которых ждала весёлая компания.

– А, наконец-то! – зашумел кружок. – Жжёнку разливать теперь да пошлите в трактир за закуской.

– А вот вам и жаркое! – сказал один из вошедших, поднимая за лапки полуобгоревшего зайца.

– Откуда ты эту штуку притащил, – что это такое?

– А это милое животное хотело сделать Гернигу сюрприз к Новому году и явиться сразу в жареном виде, да очень уж торопился косой, шубу не снял, – весь и обгорел! – засмеялся владелец русака.

– Он было отлично устроился в снежном завале, на скате, да подняли его красные фонари моего паровоза, и он начал с нами перегоняться. Я его минуты две или три видел – маленький серый глупыш во весь дух нёсся по другому пути рядом с нашим поездом. Я дал короткий свисток, – это его испугало, он кинулся вперед, обогнал нас, снова попал в красный свет фонарей и, сослепу, шарахнулся прямо поперёк пути, точно от угонки. Нарочно на обе стороны смотрел – не увижу ли его опять, – но он уже исчез. Я подумал, что он или под колёса попал, или под поездом назад ушёл, – и забыл про него, конечно.

Когда мы пришли на станцию и кочегары принялись за чистку колосников, я вдруг слышу из кочегарной ямы голос одного из них: «Герниг, а Герниг! Вы с собою жаркое привезли»! – Я даже испугался – не поджарило ли ему мозги жаром от топки моего паровоза, – сошел вниз посмотреть, в чём дело! – Что вы думаете? – в зольнике лежит мой русачок из Балицкого леса, мёртвый и наполовину изжаренный.

– Его верно на ходу поддувало задело, – очень уж он торопился к нам попасть на стол, – рассмеялись товарищи рассказу машиниста.

– Чего вы смеётесь над бедным животным, умники! – заворчал старик Цимерман. – Вы небось не знаете, как это приятно лежать под зольником паровоза.

– А вы будто знаете? – раздалось ему в ответ несколько недоверчивых голосов.

– Я всё знаю – пора бы вам это запомнить, – всё испытал, что только происходит между основанием рельса и венцом паровозной трубы, – отвечал старик.

– Ну да в зольнике вы всё же не лежали, – рассмеялись весёлые голоса.

– Не совсем, – ответил серьёзно старик, – но под зольником был, а отчасти и в нём. Вы знаете, я видел, как в одну минуту – прежде чем вы бы успели поднять руку к свистку или тормоз притянуть – как в одну минуту от гордого, красивого, набитого весёлым народом поезда осталась только груда расщепленных вагонных стенок, клочков обивки, обломков осей, колёс и связей. Стоны и крики отчаяния раздавались из этой груды развалин, около которой суетились почти обезумевшие от ужаса люди.

Я видел, как тяжёлые паровозы прыгали, кувыркаясь, с полотна, вниз по скату, колёсами вверх, кубарем – точно котята, играющие на крыше. Я был сам при том, когда всё превратилось в дикий хаос обломков, пара, огня, свиста и крика… но даже и в эти ужасные минуты у меня сердце не сжималось так страшно, как тогда, когда я лежал под зольником. За тридцать пять лет моей службы я не испытал ничего более…

– Расскажите, Цимерман, расскажите, – послышались загрубелые голоса, по звуку которых можно было догадаться, что они привыкли побеждать звон, дребезжание и грохот паровоза.

– Извольте, расскажу уж, – ответил старик, медленно развязывая шнурки кисета и набивая коротенькую трубку, – хотя и неохотно говорю я про эти дела: и теперь ещё ворочается у меня что-то под третьим ребром при одном только воспоминании. Если бы я уже тогда был там толстым Францем, каким вы меня теперь знаете, не было бы на свете моих ребятишек, а руки, вышивавшие этот кисет, шили бы вдовьи уборы.

– При чём же тут «толстый Франц»?

– Ну, закуривайте пока ваши проклятые модные дудки из кручёного табаку, – они к вам, неженкам, пристали как нам, старикам, наши коротенькие трубки; и давайте стаканы. А затем заткните пасти!

* * *

– Дело было ровно тридцать лет тому назад, накануне Нового года – 18… Погода стояла собачья, ветер, снег и дождь вперемешку. Я был ещё только что выпущен в машинисты, недавно женился и числился тогда в резерве на главной станции.

Вы знаете, на этой станции самая тяжёлая служба – откуда бы ни началась буря, на этой гладкой, как скатерть, площади она хуже всего разыграется. За город идут два пути в небольшой выемке; из них, бывало, один всегда заносит снегом в первый же час, как начнётся вьюга. За этой выемкой жил я тогда со своей женой и маленьким сынишкой.

Знакомое место – тут ещё около пути старая маслобойня стояла, – уже как мы её ругали всегда: приходилось каждый раз закрывать регулятор, чтобы искры не зажгли старую дранку на крыше.

Я в этот день только что привёл на главную станцию тяжёлый товарный поезд, – мне пришлось тут во вьюгу и мороз сразу четырнадцать часов не сходить с паровоза.

Замёрз я, как собака, и заранее радовался горячему пуншу под Новый год. Уж темнело, когда я выезжал на станцию, и сотни цветных фонарей на стрелках, кругах и платформах блестели сквозь снежную занавесь, как праздничный фейерверк.

Уж и праздник же мне достался!!.. За Рождество на станции накопилось множество вагонов – штук с пятьсот, и их надо было привести в порядок, чтобы после Нового года можно было приняться за дело при чистых путях.

Не успел я сойти с паровоза в кочегарной, ко мне подходит старший составитель поездов: «Цимерман, Гаузер заболел, вам придётся вместо него вести третий паровоз на манёвры».

– Надо же этакую радость! – говорю я. – Уж только бы за полночь не затянулось дело – мне ведь надо дома встретить Новый год, а то счастья не будет.

– Вот ещё вздор! – отвечает он. – А вы