Митфорд, а заодно и автора романа «Гордость и предубеждение»: рукопись этого романа, писавшегося украдкой, под прикрытием скрипевшей входной двери12, много лет пролежала без движения13. Чуть позже, полагают, Джейн Остен взялась писать другую историю – «Уотсонов», но не закончила14, отложила: видно, что-то в ней ее не устроило. Вообще говоря, нет лучшего способа критически оценить шедевры великого писателя, чем внимательно прочитать его неудавшееся произведение: так, по «Уотсонам» хорошо видно, с какими трудностями сталкивалась Джейн Остен и каким образом она их преодолевала,– по зрелым вещам ведь этого не скажешь, там все концы очень искусно спрятаны в воду. А здесь уже в первых главах видно, что Джейн Остен из тех писателей, что решительно берут быка за рога в первом же черновом варианте,– недаром начало «Уотсонов» читается туговато, скованно,– а потом переписывают, переписывают, пока вещь не задышит, как живая. Как именно Джейн Остен собиралась вдохнуть жизнь в этот роман, сказать невозможно: он остался незаконченным, и мы не знаем, какие перестановки, сокращения, дополнения она посчитала бы необходимым ввести в текст. Но то, что она чудесным образом преобразила бы рукопись,– в этом нет сомнений: уж она нашла бы, как расцветить скучную историю из жизни одной семьи, длившуюся долгие четырнадцать лет, превратив ее в захватывающую, написанную на одном дыхании увертюру, и уж поверьте, никогда никто б не догадался, каких ей это стоило усилий, сколько страниц она исписала, прежде чем добилась этой кажущейся легкости. Тут мы понимаем: она не кудесница; ей так же, как и другим писателям, приходилось много работать над тем, чтобы создать такой инструмент, при котором ее талант заиграл бы всеми красками. У нее стало получаться далеко не сразу, огрехи налицо: тут она замешкалась, там скомкала фразу, а вот здесь вдруг сыграла чисто, и дальше все пошло как по маслу. Взять эпизод с Эдвардсами: семейство собирается на бал; под окнами проехала карета Томлинсонов – значит, им тоже пора. Нам сообщают, что «Чарлзу дали пару перчаток и строго сказали не снимать их, пока не закончится бал»15. Мы наблюдаем, как в укромном уголке пристроился с бочонком устриц довольный Том Масгрейв: он и знать ничего не хочет про бал – ему и здесь хорошо. По этой сцене видно: Джейн Остен развернулась, вошла во вкус; мы, читатели, тоже сидим как на иголках, охваченные непередаваемым ожиданием какого-то события. Но подождите – что такого есть в этой сцене, что она западает в душу? Описывается загородный бал, в зале встречаются и расходятся танцующие пары, кавалеры предлагают дамам прохладительные напитки, угощение, а в качестве кульминации выступает эпизод с мальчиком, которого одна молодая леди ставит на место, зато другая обласкивает. Никакой трагедии, ничего героического, а проходной, казалось бы, эпизод почему-то выдвигается на первый план, обнаруживая свою значительность. Мы невольно задумываемся: на балу Эмма вела себя очень достойно, а ведь это всего лишь бал – невесть какое событие; а случись ей столкнуться с нешуточными жизненными испытаниями?– какой недюжинный ум, сколько такта и сочувствия она тогда, наверное, проявила бы. Джейн Остен на поверку оказывается тонким психологом, а все потому, что побуждает нас читать между строк: пустяковый эпизод, кажется, а – западает в душу, обрастает живыми подробностями, и вот уже внешне незначительное событие наполняется глубоким смыслом. Притом что все увязано с характером. Нам делается страшно интересно, как поведет себя Эмма при встрече с лордом Осборном и Томом Масгрейвом, которые собираются нанести ей визит без пяти минут три, и обязательно столкнутся с Мери16, – та явится, как обычно, некстати, со своим вечным подносом и подставкой для ножей. Ситуация очень щекотливая, ведь молодые люди привыкли к рафинированной обстановке: вдруг Эмма сконфузится, опростоволосится, стушуется? И вот начинается диалог, мы напряженно следим за ходом разговора: ловим каждую реплику, каждое слово, при этом мысленно забегаем вперед – что дальше?.. И когда под конец беседы мы понимаем, что наши ожидания полностью оправдались – Эмма не уронила себя ни словом, мы радуемся так, будто присутствуем при событии исключительной важности. Да так оно и есть на самом деле: ведь в этой незаконченной и по большому счету неудавшейся повести видны все главные линии остеновского дарования – все, что делает произведение литературой. Попробуем мысленно убрать из «Уотсонов» событийную канву, жизнеподобие, и мы увидим, что произведение от этого не обеднело – в нем сохраняется главное: тончайшее соотношение человеческих ценностей. Уберем и этот план – у нас все равно останется возможность наслаждаться особого рода мастерством, благодаря которому эпизод на балу дышит подлинным чувством, а все части его гармонично уравновешены, такое искусство сродни поэзии: оно ценно само по себе, независимо от служебного назначения – быть мостиком в рассказе.
Но вернемся к сплетням о Джейн Остен: говорят, она была чопорнейшей педантшей, скрытной и злой – «все как огня боятся ее острого словца». Что есть, то есть: она умела быть беспощадной – другую такую насмешницу в литературе только поискать. По ней никак не скажешь, что она гений от Бога,– посмотрите, как она неловко рубит сплеча в начальных главах «Уотсонов». Это вам не Эмили Бронте – той стоит только открыть дверь, и она моментально населяет собой пространство. Нет, Джейн Остен, как скромная пташка, собирает по травинке, по веточке, строит свое гнездо, аккуратно кладя прутик к прутику, соломку к соломке: пусть веточки подсохли и слегка запылились – что с того? Вот тут большой дом, там поменьше; за чаепитием следует званый обед, потом пикник – жизнь идет заведенным порядком: дружат домами, сообразно достатку, ездят друг к другу в гости по раскисшим дорогам; бывает, барышни возвращаются домой пешком, промочив ноги, уставшие; и держится все это хозяйство на пустяшной завязке, без всяких трагических финалов,– на крепком замесе семейного воспитания в зажиточных домах английского поместного дворянства. Пороки, авантюры, страсти – это не про них, не про здешнюю размеренную жизнь. Тут она полновластная хозяйка: от ее зоркого глаза не укроется ни одна деталь, ни один конец в ее многодельном хозяйстве не останется неподвязанным. Все-то она терпеливо, подробно объяснит: как они «ехали, без остановок до самого Ньюбери, где их ждал роскошный стол; после, отобедав, точнее, отужинав, они отошли ко сну. Вот так и закончился этот хлопотный, полный радостных треволнений день»17. Она и условности блюдет не формы ради, а потому, что верит в них, принимает всем сердцем. Это особенно видно по описаниям служителей церкви, например Эдмунда Бертрама, или людей военной
