Лемурия - Карл Ганс Штробль

похожую на распластанную медузу массу. Темный сноп волос корнями увяз в этой трупной мякоти. Вот как он держался! Ее лицо было изъедено тленом до самых костей; в уголки глаз и губ набились кусочки земли. В иных местах кожа еле заметно вспучивалась – будто под ней уже тихо пировали могильные черви. Но черви Беттину ничуть не беспокоили. Она откинула волосы с лица, подняла руки над головой – и задвигалась в дерганом, торжествующем, неуклюже-непристойном и безжизненном танце…

Случай с лейтенантом Инфангером

Не отрицаю – видок у меня все еще не вполне поправившийся. Но на свой счет я никаких иллюзий не питаю – мне отлично известно, что до выздоровления очень далеко. Хотя никак нельзя отрицать и то, что теперь мне все-таки ощутимо лучше, и я могу с уверенностью заявить, что вскоре оправлюсь с концами. Болезнь проходила тяжело и, как бы это сказать помягче, странно – первоначально вовсе не имея никакого отношения к физическому здоровью. Как меня так угораздило, спрашиваете? Ну да, так и знал – сенсационные статейки в газетах не дали вам ясного представления о моем случае. Много обо мне судачили всякого – неприятно, знаете ли… Наверное, следовало мне все-таки не стесняться и сразу же внести ясность. Но я почему-то никак не мог решиться на публичные высказывания. Вам же, мои дорогие друзья, мне хочется выложить все как на духу. Верно ли я сужу о том случае? Тут, без сомнений, можно о многом поспорить – ввиду того, что следствие, как все знают, ни к чему не привело. Но разве могло дело сложиться иначе? Что ж, если я последовательно изложу все факты, история моя послужит доказательством тому, что таинственные силы внушения нисколько не исчерпываются салонными фокусами, гордо именуемыми «гипнозом». Старым культам Востока известны такие тайны, что нам и не снились; в моем случае речь идет, если уместно так выразиться, о передаче воли на расстояние – о воздействии, не требующем посредства каких бы то ни было устройств вроде всем известного проволочного телеграфа. Я посвятил непродолжительный период жизни изучению философии техники – так вот, в этой области науки немало толкуется и о сугубо биологических по природе проекциях. Согласно многим положениям этой дисциплины, все наши самые эффективные изобретения – лишь жалкие попытки подражать органам и функциям телесного порядка. Телескоп создан по образу и подобию реального зрительного органа; молоток представляет собой укрепленный аналог сжатого кулака, связанного с рукой до плеча; проволоке обыкновенного телеграфа соответствует система нервных волокон. И какое бы новое и поразительное изобретение ни было сделано в будущем – можно с уверенностью сказать, что оно имеет свой эквивалент в нас самих. И вот – недавно открытому беспроволочному телеграфу соответствует странное явление, о котором мне предстоит рассказать вам. Впрочем, рассудите сами, соответствует ли. Пускай каждый сам подыщет себе кажущееся наиболее разумным объяснение.

Все случилось, как вы уже знаете, восемнадцатого мая, когда я предпринял на велосипеде поездку на плоскогорье Карста. Я страстный велосипедист и в своей морской службе очень остро чувствую это лишение – несчастную разлуку с велосипедом. К мотоциклеткам, как и к экипажам о четырех колесах, я равнодушен – люблю, знаете ли, мчаться так, чтобы ветер свистел в ушах, и больше всего меня увлекает при езде приложение собственной силы для ускорения движения. Сходя на берег, я пользуюсь первой же возможностью совершить велопрогулку.

Шестнадцатого числа мы бросили якорь в гавани Триеста, и я, как водится, поспешил утолить давнюю слабость. Летний зной плавил воздух. Я порядком устал на обратном пути – но сгущались сумерки, и я должен был торопиться, так как все офицеры нашего крейсера получили приглашение на вечер; я был рад возможности повеселиться в кругу товарищей. Дорога тянулась несколько отлого, и я мог свободно отдаться приятному чувству достаточно быстрой, но притом безопасной и плавной езды. Вдруг на моем пути выросли смутные очертания громоздкого автомобиля – как раз в эту минуту в его салоне вспыхнул свет. У машины столпилось несколько человек – казалось, они застыли в нерешительности, не зная, в какую сторону теперь податься. Как я подметил, как раз за автомобилем начиналось перепутье – трехсторонняя дорожная развилка.

Когда я подъехал к машине, от группы отделился мужчина и подошел ко мне, кланяясь и приподнимая шляпу. При свете фонаря я обратил внимание на то, что у него странно – несимметрично – расставлены глаза, и почти совсем нет бровей. На очень плохом немецком языке он спросил меня, как проехать на Герцерштрассе. Путь был от этого места очень сложный; рассказать ему так, чтобы он понял, было бы трудно, и я вынул свою карту, чтобы по ней объяснить ему дорогу. И в тот момент, когда я нагнулся, чтобы свет от моего фонаря падал на карту, я почувствовал внезапное, даже и не сказать чтобы неприятное давление на темя – и потерял сознание. Когда я пришел в себя, вокруг меня царил сплошной мрак. Очертания улиц, виденные мною на карте, так отчетливо врезались мне в память, что я мог бы, особо не задумываясь, нарисовать их по памяти. Но я тотчас же сообразил, что мне предстоят дела поважнее. Дело пахло серьезной опасностью, и я живо помню, что осознал свое положение далеко не сразу – а когда отдал себе отчет в нем, то даже и не удивился. Оказалось, меня связали, но я тут же начал выворачивать пальцы из узлов и дергать руками в попытке ослабить путы.

Вдруг я услышал чье-то дыхание около себя. Стремясь выяснить, кто делит со мной неволю, я окликнул компаньона – вполне понимая, что рискую, если это стерегущий меня караульный, схлопотать еще один удар по голове.

– Где это мы? – ответил мне вопросом чей-то голос из мрака. Мне он показался очень знакомым – уж больно тембр своеобразный, «густой». Я ответил, что сам не знаю, где мы находимся; чтобы с первой же минуты положить конец пустым расспросам, я предпочел назваться:

– Лейтенант Инфангер, к вашим услугам.

– Ого! – изумленно протянул мой товарищ по несчастью. – А я – барон Латцманн.

Выходит, я не ошибся – со мной рядом лежал мой добрый знакомец, связанный, как и я, по рукам и ногам. Барон Латцманн был военным корреспондентом одной крупной газеты и одно время делил с нами тяготы восточноазиатской военной операции против боксеров. Странно было, что именно нас схватили и доставили сюда, в это неведомое помещение, где царил непроницаемый мрак. Вполголоса мы обменялись