Лемурия - Карл Ганс Штробль

истины – за столиками оказалось немало людей в костюмах сказочных персонажей, венецианцев, испанцев и турок, тирольцев, эскимосов и индейцев. Среди всех этих заурядных традиционных костюмов и масок спутница Герберта особо не бросалась в глаза. Девушка протолкалась сквозь самую плотную из групп – никто не обратил на нее особого внимания и не попытался отодвинуться; и снова она безошибочно повторила позу и движения, ныне причинявшие Герберту едва ли не физическую боль! Когда они сели за только что освободившийся столик, он грубо схватил ее за руку.

– Кто ты? Назовись, прошу! – Он смотрел ей в глаза, но глазницы маски, глубокие и темные, умело скрывали их выражение. Официант замер у их столика с вопросительным выражением лица. Герберт отпустил руку девушки – на диво крепкую, не поддавшуюся его хватке, – и рассеянно попросил кофе. Помолчав немного и не услышав ни слова от дамы, официант вернулся с одинокой чашкой и поставил ее перед Гербертом; тот захотел было исправить оплошность, хотя бы повторить заказ – но голос незнакомки прошелестел в ушах:

– Не стоит. Мне не нужно пить. Никакая жажда не испортит этот мой звездный час.

Слова эти были снова произнесены так, что навязчивое дежавю резануло по сердцу студента, вызвав в Герберте такую невыразимую печаль, что он обхватил голову руками. Он приложил пальцы к пылающему лбу, а затем – прижал ладони к ушам, как если бы хотел защитить свои чувства от безумия внешнего мира.

Он вспомнил, что ранее соседка иронично поинтересовалась, не врач ли он. И к чему такие вопросы, если она утверждает, что они знакомы? Чуть раздвинув пальцы, Герберт сердито и обиженно уставился на нее через получившиеся шоры. Он понял, что девушка хочет чем-то поделиться с ним. Чем-то, чему он, как врач, уж давно должен был научиться, – возможно, умением мириться со смертью? Врач и Смерть – они ведь всегда шагают рука об руку. Первый – лакей второй; в этом мнении сходятся хорошие люди и плохие газеты. Смерть обуславливает профессию врача, она – часть мироздания. Подобно тому, как торговец пушниной считает, что Бог создал горностаев ради него; тому, как владелец нефтяного месторождения полагает, что древние леса каменного века цвели для его нужд; тому, что архитектор думает, будто гравитация открыта ему во благо… так и врач приветствует и одобряет логику Смерти. Ибо этого требует логика его профессии. Правда, Герберт так не считал. Он всегда полагал, что Смерть – нечто всецело бессмысленное. Ну, не то чтобы… Раз уж есть на свете лентяи и тунеядцы, распутники и негодники – то нужно их произвол все-таки ограничивать неким фактором. Это справедливо и естественно. Эгоист, завистник и тиран не заслуживает ничего лучше смерти. Но почему же она приходит к людям нежным и очаровательным, тонко чувствующим и радостным, добрым и светлым? Это ли не какой-то жестокий абсурд?..

Нет, дражайшая незнакомка в маске – это не сентиментальность, это логика. Никто не спорит с тем, что наш мир устроен весьма убого. Но почему? Потому что каждый день видишь, как добродетельное и ценное угнетается поверхностным и незначительным. Смотришь, как зло торжествует, а добро вываливают в грязи. Как, в конце концов, Смерть поддерживает весьма сомнительное уравнение – мол, «приду к каждому»! О, каким иным был бы мир – до чего красочным и праведным, – если бы каждому воздавалось по делам его; если бы эта глупая Смерть могла ценить истинные человеческие качества! Тот, кто по своей убогой натуре не способен стать настоящим человеком – пусть безвозвратно канет в ночь; но тот, кто возвысится над животным началом – пускай живет в меру благочестия своего. И для лучших из лучших – вечность… Будь оно так – и сегодня можно было бы поговорить с Данте, Микеланджело и Дюрером. Будь оно так, жизнь была бы целостной – полной смысла, взаимной любви и стремления выручить ближнего своего…Маленькие огоньки в глубине глазниц маски, казалось, разгорались все ярче. Тонкий, но прочный слой воздуха, похожий на стекло, окружал Герберта и девушку, и за этим слоем виднелись лишь цветные, не связанные друг с другом обрывки окружающего мира… Герберт мог говорить о смерти с полным знанием фактов, поскольку видел ее вблизи – и для него, в частности, смерть наглядно продемонстрировала отсутствие какой бы то ни было логики. Если бы мир действовал согласно какому-то разумному плану, то Беттина осталась бы жива, а он не был бы так одинок, так подавлен, не травил бы душу и не сходил потихоньку с ума. Герберт самому себе казался Робинзоном в безбрежном океане жизни, пленником дворца Снежной Королевы, где обитали чудовища с обоих стылых полюсов. Беттина? Ну, если уважаемая незнакомка утверждает, что знает его, значит, она знала и Беттину. Разве не стынет в ее жилах кровь при звуках этого имени, когда она вспоминает, что его хозяйки больше нет? Беттины нет! А ведь существуй в этом мире справедливость – Беттина была бы вечна, Беттина и тысячу лет прожила бы молодой и веселой! О, дурная старуха Смерть – старая завистливая тварь, потешная немочь! Конечно, он ее хорошо знал. Смерть могла обмануть просто устроенных людей – мол, приду, но не скоро, – и те забывали о ней, даже когда ее уродливая личина проглядывала из-за ширмы привычных вещей и все портила, отшибала всякий вкус к жизни. Смерть все всегда портила! Она брала разум в плен и делала из нормального человека одержимого убийцу…

Ну да. Убийцу. А чего тут таить? Когда кто-то убивает свою девушку, по-другому его не назвать. Ребенок растет в утробе матери, но вместе с ним – и страх перед осуждением; ведь всем противно, когда природа берет свое, и человека хлебом не корми – дай только кого-нибудь осудить. И вот в твою сторону уже вытягивают шеи; чужие носы лезут в прорехи в публичном имидже, и кто-то уже слюнит перст и обвинительно тычет им: «Бесчестье! Это скандал, господа!» Целый арсенал штыков из плоти, кулаки – вместо прикладов, а указующие пальцы – штыки, и все направлены на вас… Кто-то тихо произносит: «Хлеб наш насущный дай нам днесь!» Для двоих этого, может, и достаточно – но не для троих. И тогда, моя дорогая незнакомка, прорастающая жизнь должна быть выкорчевана и уничтожена! Есть способы погрузить во тьму то, что еще не увидело света. И если это ведет к гибели, то я повторяю: преступления могут быть только против живущих, но не против еще не рожденных. Да, но старуха-жница притаилась где-то