Выжили только влюбленные - Дэйв Уоллис

раз прошедший через легкие, напитанный запахами разогретой на батареях пыли и мела, к которому примешивалось амбре его собственного тела немолодого мужчины. Дождь хлестнул в лицо, и Оливер с наслаждением перегнулся через подоконник навстречу непогоде, словно за окном его манил солнечный весенний день. На город уже опустились зимние сумерки, и в шестидесяти футах внизу, на мокром асфальте, играли холодные отблески света из соседних домов.

– Ах, Билли… Он переутомился, как он устал, бедный мальчик… – с удивлением услышал Оливер собственный, по-детски хнычущий голос. Странно, как быстро он замерз – конечно, замерз, иначе отчего дрожит всем телом? – Ты ведь точно знаешь, что сегодня все не так, как раньше, – продолжил внутренний голос. Оливер уже не понимал, что говорит про себя, а что – вслух. Любая мысль сопровождается почти неощутимыми движениями надгортанника… Кто это подумал? Да, это он, директор школы Билл Оливер. Однако, если движения неощутимы, кто сделал подобное открытие? Ну конечно, умнейшие логики и ученые, они ведь способны описать любой жизненный процесс, хотя ни слова не скажут о его предназначении. В любом случае очко в их пользу. И то же очко, похоже, следовало бы отнять у министра образования из-за тарифной сетки учительских зарплат и сводящих с ума однообразных уроков, а также у тех, кто преуспел в жизни, тогда как Оливер потерпел неудачу. Бедный Билли, он замерз… – забубнил внутренний чревовещатель где-то над левым плечом. Металлическая окантовка подоконника впилась в голень. Не обращай внимания, – посоветовал бодрый голос – вроде бы его собственный. Бедный Билли, он падает, – захныкал кто-то, летящий рядом.

Здание школы встало на дыбы, заскользило, а затем опрокинулось вверх ногами. В окне пятого этажа Оливер заметил Кэти Уильямс, ведущую заседание в кабинете старост. Успел бросить взгляд в класс мисс Пирс – та что-то вещала, а два мальчика на задней парте вертелись и не слушали. Он вдруг ощутил желание вернуться внутрь, в теплый уют гнетущей жизни. Сквозь свист ветра и невольное жалобное поскуливание пробилась мысль: ты и представить себе не мог, что вдруг появится время все осмыслить…

Мимо проплыли матовые окна раздевалки. Почти прибыли! Ну что, дурачок, на этот раз ты сумел поставить точку, – заявил знакомый голос. Его собственный? А потом все теснившиеся в голове голоса разом закричали от страха, когда внутри нее раздался взрыв такой силы, какую нельзя постигнуть умом. Однако странный феномен, почему взрыв внутри, ведь должен быть снаружи? – успел подумать Оливер, после чего перед его глазами опустился самый глухой и черный в мире занавес. Финал не успокоил и не напугал, лишь принес ощущение высшего отрешения и окончательности.

Дождь смыл кровь, и первые прибывшие, молча сгрудившиеся вокруг тела, увидели маслянистые, покрытые пятнами и блестящие, словно серый мрамор, извилины мозгового вещества. Один ботинок улетел, и его позже нашли на удивление далеко от места происшествия.

Самоубийство выделило этот вечер из других – будто в Вестминстерском дворце вместо заседания парламента вдруг прошел концерт Криса Барбера[7]. Все начали перезваниваться друг с другом еще до того, как кончилось шоу Тревора Макдональда и мамы принялись нудить, что нужно, мол, вытереть посуду и убрать ее в шкаф.

Самое отвратительное правило, выдуманное взрослыми, гласило: девочка может звонить только подружкам, мальчики – подружкам или друзьям, но девочка ни в коем случае не должна звонить мальчику. Разумеется, бывали исключения в зависимости от семейных обстоятельств, домашних обязанностей и часа, когда заканчивали работу те подростки, что расстались со школой в пятнадцать лет, и так далее.

Уже в течение часа шайки, банды и ватаги начали собираться в кафешках и кофейнях района. Одна разнородная стайка сгрудилась у музыкального автомата в «Тропической ночи». Вопреки взглядам социологов, специалистов по педагогической психологии и психологической педагогике стайка состояла из двух противоположностей, разделенных непреодолимым барьером субъективных предрассудков. Здесь отъявленные прогульщики и полукриминальные элементы, покинувшие школу после четвертого старшего класса (с навешенным на них ярлыком «лиц с ограниченными способностями», каковыми они, конечно, и являлись, хотя в деле угона мотоциклов или краж из магазинов «Wooly’s» не знали себе равных), составили компанию интеллектуалам, претендующим на получение аттестата зрелости. Две эти маленькие ячейки сообща образовали настоящую элиту, сочетающую ум и дерзость, и обе – каждая по-своему – жили для того, чтобы вырваться из-под надоевшей опеки. За пределами школьных стен способности к учебе мало что значили; важнее был тот, у кого выше кок и у́же джинсы. Две совершенно разные социальные группы на некоторое время удерживало вместе взаимное уважение.

– Видать, беднягу доконали собственные разговоры о самоубийствах, – заявил Эрни Уилсон.

Его слушали почтительно: три недели, проведенные в следственном изоляторе, – это репутация.

– Все ваши тупые учителя когда-нибудь повыпрыгивают из окон. Только полные лопухи берутся за такую работенку.

– Вспомни, как он обычно одевался, – сказал элегантный Чарли Бэрроуз, бросил взгляд в зеркало за стойкой и сдвинул на лоб изящно завитую челку.

На Эрни Уилсоне, как обычно, была черная куртка из синтетической кожи, вполне пригодная для поездок за Полярный круг. Для выхода в «Тропическую ночь» он надел тонкие джинсы в обтяжку, нейлоновые носки и мягкие остроносые ботинки. Ему не слишком нравилось, что разговор невольно перекинулся на шмотки; пришлось пресечь ненужную тему старинным жестом кокни с оттопыренным указательным пальцем, который современное поколение отчего-то считало собственным изобретением.

– Оливер всегда был нормальным хрычом, ничем от других не отличался. А тут вдруг съехал на рассуждения о гражданских правах и самоубийствах, и у него снесло крышу, понимаете? Вот он и поставил точку. Чистая психология, ясно?

Эрни уселся в своем фирменном стиле на высокий табурет, словно на стул в углу боксерского ринга, и зыркнул по сторонам. После второго ареста в четырнадцать лет он приобрел привычку всегда садиться лицом ко входу, поэтому первым заметил мистера Теллена из районной газеты – тот заглядывал в кофейню сквозь запотевшее стекло входной двери.

– Глядите, там чувак из местной газетенки. Нормальный парень. Сказал моему папаше, что не будет мусолить мое имя в своем листке. Старик собирался сунуть ему за это целый фунт. Хорошо, я сказал – мол, суд по делам несовершеннолетних имя осужденного так и так не разглашает.

Кэти Уильямс, нарядившаяся по случаю выхода в клетчатые чулки, просторный свитер и туфли на острой шпильке, качнула ногой и помахала маячащей в окне фигуре в черном пальто и тирольской шляпе. Фигура махнула в ответ и открыла дверь.

– Он неправильно написал мое имя, когда я выиграла соревнование по прыжкам в высоту, – буркнула Кэти. – Потом, правда, так мило