Орландо - Вирджиния Вулф

как он скользит по кровле и падает на землю. Из тысячи труб поднимался дымок. Все было видно в мельчайших подробностях – она даже разглядела галку, ищущую червей в снегу. Постепенно фиолетовые тени сгустились и поглотили телеги, лужайки и огромный особняк. Все исчезло. От поросшей травой долины не осталось и следа, лишь выжженный солнцем склон горы, словно расклеванный тысячей стервятников. И Орландо разрыдалась, поспешила в табор и сказала цыганам, что должна отплыть в Англию завтра же.

Ей сильно повезло: молодые цыгане замыслили ее убить. Так велит честь, объяснили они, потому что она думает иначе, чем они. И все же им было бы жаль перерезать ей горло, и они обрадовались ее отъезду. По счастливой случайности, в гавани уже стоял английский торговый корабль с поднятыми парусами, и Орландо, сняв еще одну жемчужину со своего ожерелья, заплатила за проезд и вдобавок положила в кошелек несколько банкнот. Она отдала бы их цыганам, но знала, что те презирают богатство, и ограничилась объятиями, с ее стороны вполне искренними.

Глава 4

За несколько гиней, оставшихся после продажи десятой жемчужины, Орландо обзавелась женским гардеробом по тогдашней моде и предстала на палубе «Влюбленной леди» в образе молодой англичанки из высшего света. Как ни странно, до сего момента она едва ли задумывалась о собственном поле. Вероятно, виной тому турецкие шаровары, которые она носила до сих пор, да и женщины в цыганском таборе мало чем отличаются от мужчин, за исключением пары важных деталей. Во всяком случае, пока вокруг ног не обвились юбки и капитан любезно не предложил соорудить для нее навес, Орландо не осознавала недостатков и привилегий своего положения. Она смутилась, но смущение это было несколько иного рода, чем можно ожидать.

Соображения целомудрия тут вовсе ни при чем. В обычных обстоятельствах прелестная молодая женщина без надлежащего сопровождения только и пеклась бы о том, как его сохранить, ведь весь институт женовластия основан на этом краеугольном камне, что целомудрие – жемчужина в короне, главное украшение, ради защиты которого они готовы пойти даже на смерть. Но если ты лет тридцать был мужчиной, к тому же послом, если держал в объятиях королеву и еще одну-две, коль слухи верны, менее высокопоставленных леди, если женился на Розине Пепите и так далее, то смутить тебя сложно. Орландо испытывала весьма противоречивые чувства, и с ними не разберешься в одночасье. Никто не говорит, что она отличалась большой сообразительностью и постигала суть вещей с лету. Она размышляла о причинах своего смущения все путешествие, и поэтому мы последуем за ее рассуждениями столь же неспешно.

«Господи, – подумала она, немного придя в себя, и вытянулась на заботливо устроенном ложе под навесом, – до чего приятный, праздный образ жизни! И все же, – добавила она, подрыгав ногами, – эти юбки – сплошное мучение! Зато материя (пудесуа[12] в цветочек) – прелесть! Мне еще не доводилось носить ничего более восхитительного (она погладила себя по колену). Впрочем, смогу ли я прыгнуть за борт и выплыть в таком платье? Нет! Значит, придется уповать на помощь матросов. Стану ли я возражать? Нет, ну правда?» – заинтересовалась Орландо, наткнувшись на первый узелок в путанице своих размышлений.

К обеду ей так и не удалось его распутать, и тут помог сам капитан – капитан Николас Бенедикт Бартоло, выдающийся мореплаватель, который положил на ее тарелку кусочек солонины.

– Немного мяска, мэм? – спросил он. – Отведайте крошечный кусочек размером с ноготок на вашем мизинчике!

От его слов по телу Орландо пробежала восхитительная дрожь. Запели птицы, зажурчали ручьи. Ей вспомнилось чувство неописуемого удовольствия, возникшее много лет назад, при встрече с Сашей. Тогда она была охотником, теперь стала добычей. Чье наслаждение больше? Мужчины или женщины? И разве они не суть одно и то же? Нет, подумала она, поблагодарив капитана и отказавшись, вот что самое изысканное – отказаться и увидеть, как он хмурится. Пожалуй, если ему так угодно, она отведает крохотный, малюсенький кусочек. Вот что дает истинное наслаждение – уступить и увидеть его улыбку. «Ибо нет ничего упоительнее, – подумала она, возвращаясь на ложе под навесом и продолжая разбираться в своих чувствах, – чем отказывать и уступать, уступать и отказывать. Подобный восторг не сравнится ни с чем! Почему бы не прыгнуть за борт, – продолжила Орландо, – просто ради удовольствия оказаться в объятиях храброго матроса, который кинется меня спасать».

(Следует помнить, что она была как ребенок, получивший в подарок сад в загородном поместье или целый шкаф с игрушками; подобные рассуждения не пристали зрелым женщинам, которые пользуются этим арсеналом сызмальства.)

«Но как бы назвали мы, юноши на кубрике «Мари Розы», женщину, которая прыгает за борт, чтобы ее спас матрос? – задумалась Орландо. – Было ведь какое-то специальное словечко. А, ну конечно…» Пожалуй, мы опустим этот крайне оскорбительный и неуместный в устах дамы эпитет. «Господи, о, Господи! – вскричала она, наконец завершив свои размышления. – Неужели я должна уважать мнение противоположного пола, каким бы чудовищным его ни считала?! Если я ношу юбки, если не умею плавать, если мне приходится уповать на помощь матросов – о, Господи! – вскричала она. – Я должна!» И она помрачнела. Будучи натурой прямодушной, она питала отвращение ко всякого рода уловкам и не выносила лжи. Такой путь казался слишком извилистым. И все же, полагала Орландо, пудесуа в цветочек, спасение в объятиях матроса – если этого можно достичь лишь окольными путями, мы так и сделаем. Она вспомнила, как в бытность юношей настаивала на том, что женщины должны быть покорны, благонравны, приятно надушены и изысканно одеты. «Придется расплачиваться за свои желания, – осознала она, – ведь женщины (судя по моему собственному скудному опыту) по натуре вовсе не покорны, благонравны, приятно надушены и изысканно одеты. Качества, с помощью которых они впоследствии могут наслаждаться жизнью, приобретаются лишь путем утомительнейших тренировок. Взять, к примеру, укладку волос, – подумала Орландо, – с утра на прическу уходит битый час, а ведь еще нужно посмотреться в зеркало, застегнуться и зашнуроваться, умыться и напудриться, сменить шелк на кружева, а кружева на пудесуа, и хранить целомудрие из года в год…» Она нетерпеливо дернула ножкой, слегка обнажив лодыжку. Матрос на мачте, случайно глянувший в ее сторону, так покачнулся, что потерял опору и едва успел вцепиться в перекладину, чудом избежав гибели. «Если один взгляд на мои щиколотки может стоить жизни бедняге, наверняка человеку семейному из соображений гуманности я обязана их прикрыть», – заключила Орландо. Только вот красивые ножки значились среди ее главных прелестей. И