Пассажиры империала - Луи Арагон

человеческого общества. Я с каким-то ужасом думал о том, что пока мы ещё чужие друг другу, но нам всем одинаково угрожает вполне возможная катастрофа. И тогда то, что происходило внизу, где лошади влекли нас по улице и о чём мы ничего не знали, могло создать между нами узы единения в смерти, ту близость, которая хуже любовной близости, а именно — совместное тление в общей могиле. В тот вечер я был в настроении пофилософствовать, потому что всё мне было горько. Я подумал, что империал омнибуса, да и весь омнибус, — верный образ многих и многих человеческих жизней. Ведь на свете есть два разряда людей: одни подобны пассажирам империала — их везут, и они ровно ничего не знают об устройстве экипажа, в котором им предстоит пробыть некий срок; другие же знают весь механизм этой огромной уродины и с большим удовольствием копаются в нём. Первым сущность вторых всегда будет непонятна, так как с империала можно видеть только огни кафе, фонари и звёзды; и я один из этих верхоглядов — это уж бесповоротно и неизлечимо; вот почему Джон Ло, придумавший способ двинуть нашу колымагу бешеным аллюром, всегда останется для меня существом непостижимым, при всём любопытстве, которое он мне внушает. Я никак не могу вообразить его в обыкновенных условиях жизни, представить, чтобы он бродил по улицам, покупал в погребке фрукты или играл с детьми. А ведь по всей вероятности он это делал, и знать его личную жизнь не менее важно, чем финансовые операции, давшие ему возможность основать „Компанию обеих Индий“. Вот уже более сорока лет как я сам и мои соотечественники идём к какому-то роковому исходу: конец нашего пути, несомненно, будет катастрофой, но этот путь не я проложил, да и никто его не прокладывал. Быть может, необычайный интерес, который вызывает у меня Джон Ло, объясняется моим убеждением, что он принадлежит к числу тех редких людей, которые свернули мир с торной дороги.

Уж он-то не был пассажиром империала».

Рэн подняла голову.

— Здесь ещё есть такие страницы. Странно! По-моему, это скорее записи в дневнике, чем отрывки из книги…

— Разумеется, — сказал Паскаль, гладя её плечи. — Извини, пожалуйста, кто-то звонит в квартиру…

Рэн продолжала перелистывать тетрадь, смутно слыша перешёптывание в коридоре…

В дверях появился Паскаль:

— Меня спрашивают в конторе, — пояснил он. — Я сейчас вернусь, дорогая…

Он спустился по лестнице вслед за Леонтиной. Горничная, конечно, знала, что у него в гостях женщина. Не беда! В конторе его поджидали двое коренастых мужчин: полицейский инспектор, ведавший меблированными комнатами (время от времени он проглядывал книги пансиона), и какой-то незнакомый человек с густыми подстриженными усами.

— К вашим услугам, господин инспектор. Вы что-то частенько стали заглядывать к нам.

— Извините, господин Меркадье. Я должен ещё раз просмотреть ваши книги…

Второй посетитель долго копался вместе с инспектором в списке жильцов, сверял каждую фамилию с какой-то карточкой, которую держал в руке. Паскаль всё больше приходил в нетерпение, думая о Рэн. Усатый что-то сказал вполголоса, и тогда инспектор спросил с деланной небрежностью:

— Скажите, пожалуйста… эти дамы Манеску… давно у вас живут? Несколько месяцев, кажется? Вы ничего за ними не замечали? Вполне приличные женщины? Много у них бывает гостей?

Паскаль удивился. Заставили его спуститься с четвёртого этажа и спрашивают какие-то глупости.

— Господин Меркадье, — сказал усатый, — позвольте серьёзно поговорить с вами. Я вполне полагаюсь на вас. Разговор наш огласке не подлежит.

— Можете быть уверены. Слушаю вас.

— Речь идёт о вещах весьма щекотливых и важных. Вы честный француз, а поэтому мы можем рассчитывать на вас.

— Конечно… Но причём тут госпожи Манеску?

— Одна из них была замужем за немцем, да?

— Они давно развелись, и к тому же…

— Господин Меркадье, прошу вас. Дело нешуточное. Возможно, и даже более чем возможно, что эта особа сохранила отношения с лицами, за которыми мы следим, и следить за ними для нас важно, чрезвычайно важно… Скажите, бывают у Манеску немцы или немки?

— Не могу утверждать… А что имеется в виду?..

— Господин Меркадье, вы должны нас информировать. Повторяю, дело очень важное. Возможно, даже шпионаж.

Паскаль возмутился:

— Что вы?! В моём доме?! У этих дам почти никто не бывает… И, насколько мне известно… они не встречаются с немцами…

— Хорошо, хорошо… До сих пор, возможно, так и было… Но надо проследить, как будет дальше. Мы рассчитываем на вас… Смотрите же, ничего не говорите им. Дайте слово.

Паскаль дал слово и был ужасно рад, когда господа полицейские убрались. Что они ещё выдумали? Чепуха какая! Паскаль терпеть не мог своих вынужденных отношений с полицией. Наконец-то ушли. Он поднялся на четвёртый этаж.

— Ты позволишь мне захватить с собою эти тетради? Мне хочется в спокойной обстановке прочесть то, что писал твой отец, — сказала Рэн.

— Если хочешь, пожалуйста. Представь, что́ эти идиоты выдумали!..

Он передал разговор, который произошёл в конторе: «Подумай, в чём заподозрили бедняжек Манеску!» Но Рэн не засмеялась. Она сказала:

— Ну, мне пора… Я верну тебе эти тетради послезавтра… Если хочешь, встретимся в обычном месте. Нет, не удерживай меня… Ты же видишь, я компрометирую твой пансион…

— Ты? Да ты с ума сошла!

— Я ведь немка, верно? Я только что была у Манеску. Не могу же я сказать, что была у тебя…

— Ну, это смешно… Не стоит и думать об этом.

Он хотел её поцеловать. Но у неё не тем была занята голова:

— Оставь меня, оставь меня. Как ты не понимаешь! Все эти трения между Францией и Германией…

— Какие трения?

— Какой ты, право, младенец… Ну, эти инциденты, ты же знаешь… А когда полиция начинает суетиться…

— Что тогда?

— Войной пахнет. Я уже давно боюсь войны. Поставь себя на моё место: везде я полуфранцуженка, полунемка… Я всё делала… всё, что могла, лишь бы помочь сближению французов с немцами… И Генрих тоже… Но вот видишь… Чувствуется, как надвигается то, что сильнее нас… Надвигается… Война… Я сделала всё, что могла…

Он засмеялся. Нельзя же так расстраиваться из-за глупых слов полицейского инспектора. Пока Рэн спускалась по лестнице с тетрадями под мышкой, он провожал её взглядом. Вдруг он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Он повернулся: из полумрака выплыло лицо Элизабеты Манеску, не сводившей с него глаз, по её щеке катилась крупная слеза.

XXXVIII

Когда Паскаль получил от Рэн короткое письмо, извещавшее, что она вынуждена внезапно уехать в Англию, куда её срочно вызывает муж, это произвело на него какое-то странное,