Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

Тревога, гнетущая неизвестность черными тучами нависли над домом Мелбери. Все говорили почти шепотом, ожидая в страхе, что еще предпримет Фитцпирс. Была надежда, что, не встретив Грейс, он уберется обратно к себе во Францию. Что же касается Грейс, то она готова была написать ему самое ласковое письмо, только бы не возвращался.

Эту ночь Грейс провела без сна, в неослабеваемом нервном возбуждении; не сомкнул глаз и отец семейства. Когда на другое утро семья собралась за завтраком, все были бледные и встревоженные, но о том, что было у каждого на уме, не заговорил никто. День миновал безо всяких происшествий, как и предыдущий, и Грейс начала уже думать, что супруг, повинуясь внезапному капризу, к чему он был склонен, передумал и расхотел возвращаться к жене, как вдруг кто-то из соседей, побывавший в Кэстербридже, наведался к Мелбери и сообщил новость: Фитцпирс едет домой, в Хинток. Его видели, когда он нанимал карету в гостинице «Кинг армз».

Новость эту сообщили в присутствии дочери.

– Ну вот что, – сказал твердо Мелбери, – придется делать хорошую мину при плохой игре. Доктора, видно, гонит сюда раскаяние. Я слыхал, что соучастница его глупостей бросила его и уехала в Швейцарию, из чего, видно, следует, что эту главу его жизни можно считать оконченной. Если он едет сюда с благим намерением, я думаю, Грейс, ты не вправе сказать ему «нет». Я, конечно, понимаю, что возвращение в Хинток – удар для его гордости, но если он готов смириться и ничего лучше у него на примете нет, что же, милости просим: одно крыло этого дома по-прежнему пустует.

– О отец! – побледнев, воскликнула несчастная Грейс.

– А почему ты должна оттолкнуть его? – спросил Мелбери.

Былая крутость характера нет-нет да и проглядывала в нем. К тому же он был расположен теперь более снисходительно отнестись к зятю, желая, видимо, загладить чрезмерную суровость последнего свидания.

– Разве это не самый благопристойный выход? – продолжал он. – Мне не нравится твое теперешнее положение: ты и не вдова, и не мужняя жена. Это и тебе обидно, и мне, и никто никогда в Хинтоке этого нам не простит. Не знавала еще семья Мелбери такого позора.

– Он будет здесь меньше чем через час, – прошептала Грейс.

В полумраке комнаты Мелбери не разглядел отчаянного выражения на лице дочери. Одного она не имела сил вынести, одного она страшилась более всего на свете – возвращения Фитцпирса.

– О, я не могу, не могу видеть его! – воскликнула Грейс, едва сдерживая рыдания.

– Не можешь, но должна попытаться, – упрямо возразил старик.

– Да-да, я попытаюсь! – не понимая, что говорит, откликнулась Грейс. – Я попытаюсь, – повторила она и бросилась вон из комнаты.

Во мраке гостиной, где скрылась Грейс, около получаса не было заметно никакого движения: только в одном углу слышалось быстрое, прерывистое дыхание. Впечатлительная натура Грейс, соединившая в себе современную нервическую утонченность с древней непреклонностью чувств, обрекла ее до самого дна испить чашу страданий.

Окно было открыто. В этот тихий вечер конца лета любой звук, родившийся в этом уединенном крае, – птичий ли крик, голос ли человека или скрип колес – уносился за леса, в необозримую даль. Было очень тихо. Вдруг к дыханию Грейс примешался отдаленный, глухой постук колес и слабая дробь копыт по шоссе. Потом звук внезапно прервался, и это вернуло Грейс к действительности. Она знала, где сейчас находится экипаж: на вершине холма, через который пролегал тракт, убегавший мимо Хинтока на север. Как раз туда вышли они с миссис Чармонд из леса в холодный весенний вечер после памятного разговора. Грейс метнулась к окну, перегнулась через подоконник и прислушалась. Экипаж на гребне холма остановился, и один из путников с досадой воскликнул что-то. Потом другой голос отчетливо произнес:

– Черт возьми, почему мы остановились?

Грейс узнала голос: он принадлежал ее мужу.

Неисправность скоро была устранена, и Грейс услышала, как экипаж покатил вниз, свернул на проселок и выехал на просеку, ведущую к дому Мелбери.

Точно судорога прошла по телу Грейс. Инстинкт целомудрия, сильный в девичестве, ожил в Грейс под влиянием вынужденного вдовства, скорое появление человека, который был ненавистен ей, и влечение к другому только усилило его. Она взяла одну из дощечек слоновой кости, лежавших на туалетном столике, написала карандашом на одной из них: «Я уехала к подруге», – положила в сумочку самое необходимое, и ровно через пять минут после того, как с дороги послышались голоса, ее тонкая фигурка, наспех закутанная в шаль, никем не замеченная, выскользнула через боковую дверь из дома Мелбери. Как на крыльях, не чуя под собой ног, бросилась Грейс через огород к проему в живой изгороди и по мшистой тропинке, затененной деревьями, устремилась вглубь хинтокского леса.

Шатер над ее головой зеленел последней зеленью и был так плотен, без единой прорехи, сквозь которую мог бы ворваться солнечный луч, что в самой чащобе царил мрак, какого никогда не бывает в зимнем лесу. Но там, где лес расступался, все было видно кругом. Лето подходило к концу, и в каждом луче солнца весело плясала мошкара, трава отяжелела, унизанная каплями росы, из низин после ливней тянуло сыростью и вечерней прохладой.

Деревья, кусты, трава – все было точно заколдовано в этот предвечерний час. Облаченный в зеленую тяжелую плоть, лес был полон об эту пору фантастических чудес, не то что зимний, сквозной, являющий взору только путаницу линий. Гладкие лаковые листья глядели, точно безвекие слепые глаза; угасающие лучи, пробравшиеся с трудом в этот зашторенный мрак, освещали там и сям странные, жуткие лица и фигуры; полоски неба в нижнем ярусе леса между голыми стволами были точно призраки, а верхушки кустов колебались, как тонкие узкие языки.

Но страхи Грейс порождались отнюдь не игрой воображения; она замечала, конечно, преображенный вечерними тенями лес, но мимоходом. Грейс старалась идти как можно тише, неслышно ступая по мягкому мху и траве, обходя лысые, не устланные листвой места. Один-два раза она остановилась, затаив дыхание: ей чудилось, что за биением сердца она различает скрип экипажа Фитцпирса, въезжающего в ворота отцовской усадьбы. И она опять чуть не бегом устремлялась вперед.

Хинтокский лес – угодья миссис Чармонд – скоро остался позади. Он отделялся от остального леса бровкой, по которой шла когда-то живая изгородь, уже давно засохшая от недостатка солнца. Грейс шла очень осторожно, не испытывая обычной радости,