Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

Джайлс! – воскликнула она. – Ты, верно, слыхал что-нибудь? Значит, отец, находясь сейчас там, сам ничего сделать не может? Но ведь он писал, что дело уже почти решено! О Джайлс, Джайлс, не обманывай меня! После того, что мы сейчас сделали, как я буду смотреть людям в глаза!

Нет, Уинтерборн решительно не мог произнести роковых слов. Непоколебимая вера Грейс в его благородство полностью обезоруживала.

– Я ничего не знаю, – прошептал он охрипшим голосом, точно прошуршал под ногами сухой лист. – Твой отец скоро вернется. И тогда мы все узнаем. Идем, я провожу тебя домой. – Как ни дорога была ему Грейс, он сдержанно протянул ей руку и прибавил: – По крайней мере до ворот.

Так они шли вдвоем, пребывая в полном смятении чувств. Грейс от надежды переходила к отчаянию и снова к надежде. Проселок был в нескольких минутах ходьбы, и, дойдя до него, они вдруг услыхали громкий возглас:

– Отпусти ее руку!

Секунду они точно не слышали этих слов.

– Отпусти ее руку! – повторили еще громче и настойчивее.

Это кричал Мелбери. Он вернулся раньше, чем они ожидали, и вышел им навстречу. Грейс отдернула руку с быстротой молнии, как только смысл отцовских слов дошел до нее.

– Я не виню вас, не виню, – проговорил Мелбери сломленным голосом, как человек, понесший тяжкое наказание. – Вы не должны больше видеться. Я был введен в заблуждение, жестоко обманут. Ничего не говори, Джайлс. И уходи.

По-видимому, Мелбери не знал, что Уинтерборну уже известна несчастная новость. Молодой человек ушел, оставив отца с дочерью вдвоем, и Мелбери повел Грейс в комнату, служившую конторой. Там он сел за свое бюро и низко опустил голову. Грейс не спускала с отца тревожного взгляда.

Наконец Мелбери пришел в себя.

– Ты жена Фитцпирса, как и была, – проговорил он тихо. – Меня обманули. Мало он причинил тебе зла! Ты по-прежнему его собственность.

– Тогда пусть так все и будет, и не надо больше касаться этого, отец, – сказала она голосом, полным скорбного достоинства. – У меня хватит сил все вытерпеть. Твое состояние меня гораздо больше тревожит.

Грейс нагнулась к отцу и обняла его за шею, отчего тот вконец расстроился.

– Моя судьба безразлична мне, – продолжала Грейс, – мне все равно, чья я жена и чьей могла бы стать! Я люблю Джайлса: с этим ничего не поделаешь, – и я зашла с ним дальше, чем должна была, знай я, как в действительности обстоит дело. Но я ни в чем не упрекаю тебя.

– Значит, Джайлс ничего тебе не сказал? – спросил Мелбери.

– Нет, – ответила Грейс. – Он ведь ничего не знал, иначе вел бы себя по-другому. Да ему и неоткуда было узнать.

Отец ничего не сказал на это, и Грейс ушла к себе, высказав желание побыть одной.

Печали ее были многообразны; главную же она забыла, думая только о своем вольном поведении с Уинтерборном. Их любовь была краткой, как миг, но не менее сладостной от этого. А вдруг он станет, по зрелом размышлении, презирать ее за то, что она позволила себе забыться. Какая наивность – поверить в свое освобождение и так непозволительно вести себя! Она корила свое неведение, но в самой глубине сердца была благодарна ему за то мимолетное счастье, которое испытала.

Глава XL

Жизнь героев этого повествования влачилась последующие месяцы печально и уединенно. Грейс редко выходила из дому и ни разу не покидала пределы отцовской усадьбы: боялась, что встретит Джайлса Уинтерборна, – а этого ей было не перенести.

Унылое, в четырех стенах, существование этой добровольной затворницы, казалось, будет длиться бесконечно. Она узнала, что существует только одна возможность обрести свободу: Фитцпирс не должен возвращаться достаточно долго, – тогда в глазах закона она будет брошенной женой. Но она не позволяла себе думать об этом и, уж конечно, не тешила себя новой надеждой. Ее чувство к Уинтерборну под действием нервного шока, нанесенного известием, привезенным отцом, очистилось от всего мирского, земного и стало тихой, светлой привязанностью.

Что касается Джайлса, то он лежал больной – точнее, полулежал – на своем пуританском ложе в скромной лесной хижине. Лихорадка, время от времени возвращавшаяся к нему – осложнение, оставленное прошлогодней простудой, – разыгралась с крушением надежд особенно жестоко. Ни одна душа не знала о его болезни, а сам он считал ее несерьезной и не обращался к доктору. В самом деле, спустя три-четыре дня он почувствовал себя лучше, поднялся с постели и, надев пальто, стал приводить в порядок немудреное хозяйство.

Вот как обстояли дела, когда вдруг безмятежность полусонного существования Грейс была нарушена точно ударом грома. Она получила письмо от Фитцпирса.

Письмо было написано в спокойном и мягком тоне, но смысл его был ужасен. В отсутствие мужа Грейс мало-помалу привыкла думать о нем без раздражения и в конце концов почти забыла, каким тягостным было для нее его присутствие. Фитцпирс писал коротко и без рисовки: не просил прощения, а сообщал только, что живет один и что по зрелом размышлении отчетливо осознал необходимость воссоединения, если, конечно, Грейс готова простить его. С этой целью он намеревается пересечь Ла-Манш и в указанный день появиться в Бедмуте. Грейс посчитала, и оказалось, что это случится не далее как через три дня.

Еще он писал, что не может вернуться в Хинток по причинам, которые отец ее поймет лучше, чем она. Единственный выход он видит в следующем: Грейс должна приехать в порт и встретить пароход, который прибудет около полуночи, захватив с собой кое-какие необходимые вещи. Затем они без промедления сядут на другой пароход, отправляющийся почти тотчас же, а достигнув Франции, поселятся в его доме на континенте. Где именно, он не писал. Фитцпирс, видимо, и часу решил не задерживаться на английской земле.

Встревоженная Грейс понесла письмо отцу, который, как зимой, просиживал теперь долгие вечера у камина, по-летнему холодного. Рядом с ним стоял кувшин с сидром, покрытый слоем пыли, – Мелбери редко прикасался к нему. Прочитав письмо, лесоторговец взглянул на дочь и заявил:

– Ты никуда не поедешь!

– И я решила, что не поеду, только не знала, как ты на это посмотришь.

– Если он вернется в Англию, поселится неподалеку отсюда и захочет, чтобы ты жила в его доме, я не стану препятствовать, – проговорил Мелбери. – Мне будет одиноко без тебя, но ты должна жить в своей семье и не стыдиться людей. Что же касается твоего переселения за границу, то я никогда на это не соглашусь.

На том и порешили. Грейс не могла ответить мужу, поскольку он