Пассажиры империала - Луи Арагон

Жанно не взяли на похороны. Лондонский родственник, толстый и очень уродливый господин, вынужден был оставить Софи на несколько дней в пансионе: воспользовавшись своим пребыванием в Париже, он решил заехать в Лион, где у него были какие-то дела. Эльвира, возвращаясь с похорон, почувствовала себя плохо. У неё кружилась голова. На кладбище, когда гроб опустили в могилу, она вдруг поняла, как сильна была её привязанность к умершей. К счастью, её поддержал под руку господин Вернер. Теперь они стояли перед подъездом «Семейного пансиона Звезда», а с дверей рабочие снимали чёрные драпировки и большой щит с белой буквой С, и всё было ужасно, как запах разрытой кладбищенской земли.

— Не стоит входить… — сказал господин Вернер. Эльвира машинально последовала за ним. Беседуя о покойнице, об июльской жаре, они дошли до соседней улицы. — Вот я здесь живу, — сказал господин Вернер. И сразу исчез весь мистический страх смерти, сменившись вполне земным ужасом, невыразимым, головокружительным чувством. Нет, нет. Почему «нет»? Господин Вернер взял её под руку. Он был мужчина сильный, довольно плотный, с бычьим затылком, на котором крахмальный воротничок натёр красную полосу. Господин Вернер потрогал нафабренные усы; глаза у него блестели. Нет, нет…

— Ну полноте, дорогая, что тут дурного? Мы ведь не можем пойти в кафе, вы так расстроены…

Эльвира чувствует, что у неё нет сил противиться. Хоть бы он не говорил по-немецки… Ведь он говорит по-немецки. И в самом деле, что же тут дурного? Опять ей вспоминается кладбище.

Вот они в холостяцкой квартире с закрытыми жалюзи. Он схватил её в объятья, и что же она может сделать? Он говорит по-немецки, он говорит по-немецки, как её Карл, и Эльвира забывает, что она растолстела, забывает ужасный сладковатый запах тления, она медленно погружается в некий сон, необычайный, как это чреватое грозами лето, вновь низвергнувшее с неба ливень, который уже барабанит тяжёлыми каплями по решётчатым ставням.

В воскресенье Пьер Меркадье опять пришёл на проспект Булонского леса. Он встретил там няню с Жанно и с какой-то девочкой в трауре. Подумайте только: ребёнок уезжает на два месяца, а тут чужая девочка… Жанно, разумеется, совсем уж и не слушает старого господина, он играет с Софи и всецело поглощён своим делом. Зато Софи очень любопытно, кто такой этот старый господин. Пришлось ей объяснить, что это знакомый, что он приходит сюда к Жанно каждое воскресенье, но дома не нужно ничего говорить. «Так, значит, это дурно?» — спрашивает Софи. Ничего дурного тут нет, но говорить не надо. Софи надула губы. Карапуз Жанно, наверное, принимает её за маленькую. Если в этом нет ничего дурного, так что ж тут интересного? И она пожала плечами.

Для старого господина воскресенье прошло печально. На прощанье он поцеловал Жанно. Ведь малыш уезжает на дачу… Кто знает, что будет…

Мария сказала маленькой Софи: «Софи, ты ведь хорошая девочка… Не надо говорить, что мы встретили этого господина… Обещаешь?»

Софи пообещала. Но как только пришли домой, тотчас побежала к тёте Жанне и всё ей рассказала. Старый господин? Кто такой? Вмешалась бабушка. Ну и скандал разыгрался! Это ещё что за история? Мария расплакалась. Каждое воскресенье приходит? Какой-то неизвестный! Жанно, кажется, сказал Софи, что это ваш возлюбленный… Вообразите только! Мария стала защищаться. И чтобы защитить себя, во всём призналась. Всё рассказала. Этот старый господин — барынин муж. Что? Что такое! Силы небесные! Этого ещё не хватало! Барынин муж? Какой барынин муж? «Дедушка вашего малыша. Я думала, что хорошо поступаю. Я не могла ему отказать… Ведь Жанно ему внук…»

Ну, Мария в доме не зажилась. Беднягу выставили за дверь, вместе с её чемоданом, разумеется… Бабушка кричала на всю квартиру, бегала по комнатам, хлопала дверьми. Тётя Жанна сказала, что по крайней мере в Птит-Даль не придётся платить за эту девку в гостинице, всё-таки экономия. А когда пришёл папа, все начали друг на друга орать. Ужас, как орали!

Папе куда-то нужно было в тот вечер ехать. Он теперь ни одного вечера не бывал дома. Ему вздумалось надеть смокинг, и он сердился, говорил, что куда-то нарочно запрятали его воротнички. Тётя Жанна расплакалась. Словом, в доме был сущий ад. И всё из-за этой поганой девчонки Софи…

Жанно не позволили поцеловаться с Марией на прощанье. Он нисколько этим не огорчился. Ему не нравилось, как пахнет от его няни. Но у него немножко сжалось сердце, когда она уходила: каким взглядом она на него посмотрела! Она, видите ли, привыкла к своему питомцу.

XXXVI

— А почему бы нам не продать заведение?

Жюль Тавернье чистит себе ногти.

«Нечего сказать, картина!» — подумала госпожа Тавернье. Иной раз на него и раньше находило, но тут он три дня подряд не даёт покоя Доре. Да, с тех самых пор, как ещё раз съездил за город с двумя своими приятелями.

— Мы могли бы поселиться в Гарше.

Ну уж нет, шалишь! У Доры мороз по спине побежал. Гарш! Ведь это её владение, её мечта. Какие картины там создало её воображение, сколько смутных надежд она лелеяла там, и… И вдруг — Жюль. Всему конец! Она и слушать не стала его рассуждений и практических доводов: «…продать патент… положить в карман кругленькую сумму, и на эти денежки да ещё на прежние сбережения…» Ни за что! Ни за что!

— Ты совсем сдурел! — сказала она. — Нас с тобой ещё на несколько лет хватит. Надо о будущем подумать. Мы до сих пор плохо работали…

Как Жюль разозлился! Что это он вбил себе в голову? Дора знала, что без неё он ничего не может сделать. И он сам это прекрасно знал. Оттого и бесился. Старая ведьма! Разумеется, он ещё несколько лет не потеряет сил, но не проводить же эти годы с облезлой обезьяной. И уж он пилил, уж он натирал, уж он полировал свои ногти…

— Смотри, сдерёшь себе ноготочки, миленький. Может, лучше тебе взять сапожную щётку? Как зеркало заблестят!

Неосторожные слова! Раздался звук пощёчины. Дора оцепенела. Так он теперь ещё и бить её стал? Ты уж не принимаешь ли себя за кота? В твои-то годы! Это, голубчик, может плохо для тебя кончиться!

Он принёс извинения. Но что это значит: «В твои-то годы»? Жюль подходит к туалетному столику, смотрится в зеркало. Вот умора-то! Дора прикладывает к щеке носовой платок.

— Так ты, значит, хочешь, чтобы я продала заведение, да? Задумал подтибрить мои денежки и смыться? Ты