Финеас Финн - Энтони Троллоп

все, к чему прикасается. Каково было бы проводить свои дни с подобной спутницей, полновластно распоряжаясь ее средствами? Чего оставалось бы желать тогда? В чем он мог бы нуждаться? Лишь в одном – в самоуважении, которое потерял бы, предав девушку, с такой нежностью и доверием ожидавшую его дома, в Ирландии.

Через несколько минут мадам Гослер вышла к Финеасу, и тот невольно отметил про себя, что одета она нарядно, что волосы ее струятся мягко, уложенные с большим тщанием, и что она употребила все свое искусство в стремлении порадовать взор гостя. Наш герой почти готов был забыть о цели своего визита и умолять, чтобы эти прелести были вручены ему навечно. Он не знал, кто в последнее время обивал порог дома на Парк-лейн с той же целью, но, возможно, сокровище показалось бы еще притягательнее, будь ему известно, что почтенный герцог воспылал страстью и готов был положить к ногам дамы свою корону. Кто знает? Я склонен думать, что, знай наш герой об отвергнутом хозяйкой титуле, он ценил бы ее благосклонность сильнее.

– Мне так жаль, что я заставила вас ждать, – сказала она, подавая ему руку. – Вы говорили, что придете, а я оказалась не готова. Право, я глупа, как гусыня.

– Нет-нет! Вы – райская птица, что милостиво слетела ко мне в тот час, когда прочие не желают и показываться на глаза.

– Чувствуете ли вы себя скверным мальчишкой, приходя сюда в воскресное утро?

– А вы – скверной девчонкой?

– Да, немного. Полагаю, мне не хотелось бы, чтобы о моих визитерах в это время дня – хуже того, единственном визитере! – стало всем известно. Но чувствовать себя скверной девчонкой так увлекательно! В этом есть что-то богемное, что-то от пикника – не вполне острота подлинной греховности, но возможность вообразить, будто стоишь на грани, за которой волшебная область, где спадают путы условностей, а мужчины и женщины говорят и делают, что пожелают.

– Балансировать на грани весьма приятно, – сказал Финеас.

– В том-то и дело. Разумеется, приличия, нравственность, благопристойность – все, что существует на потребу публики, – это очень мило. Мы их понимаем и принимаем – насколько нам по силам. Я, по крайней мере, поступаю именно так.

– А я – разве нет, мадам Гослер?

– Это мне неведомо, мистер Финн, и я не стану вас расспрашивать. Но если вы склонны соблюдать приличия, то, уверена, как и я, нередко завидуете людям, их нарушающим, богеме – тем, кто без труда преступает законы, если только это не грозит досадными неудобствами вроде заключения в тюрьму. Завидую таким людям. О, как я им завидую!

– Но ведь вы свободны, как ветер.

– Я самое стесненное, связанное, несвободное существо на свете! Четыре последних года я пробивалась наверх, ни разу не позволив себе ни с кем пофлиртовать и едва решаясь искренне посмеяться. И все же не удивлюсь, если нынче я откатилась на год или два назад – лишь потому, что приняла вас в воскресное утро. Когда я сказала Лотте, что вы придете, она покачала головой с большой укоризной. Но теперь вы здесь – расскажите же мне, что произошло.

– Пока ничего, мадам Гослер.

– Но я думала, все должно было решиться в пятницу.

– Так и случилось – еще до пятницы. Оглядываясь назад, я с трудом могу сказать, когда принял твердое решение. Кажется, у меня никогда и не было выбора, я просто не мог поступить иначе. Должности я пока не лишился, мадам Гослер, но заявил, что откажусь от нее до того, как начнутся прения.

– Это окончательно?

– Окончательно, мой друг.

– Что же дальше? – мадам Гослер наклонилась со своего места на диване к Финеасу, опершись обоими локтями на небольшой столик перед собой.

Всем нам знаком тот полный душевного участия взгляд, которым настоящий друг встречает вести о благополучии товарища. Без сомнения, существуют те, кто умеет притворяться, не испытывая при этом никаких чувств, ведь актеры в театре способны сыграть на сцене любую страсть. В обычной жизни, однако, нам неизменно кажется, что такому лицу можно верить и что мы распознаем притворство, если с ним столкнемся. Финеас, глядя в глаза мадам Гослер, не сомневался в ее искренности: она, по крайней мере, тревожилась о его делах и готова была разделить его заботы.

– Что дальше? – повторила она с некоторым нетерпением.

– Сам не знаю, будет ли «дальше». Полагаю, карьера в политике для меня завершится, мадам Гослер.

– Но об этом не может быть и речи! Вы созданы для политической жизни.

– Тогда, боюсь, я вынужден буду заниматься тем, для чего не создан. Если говорить прямо…

– Да, говорите прямо. Я хочу понять, каково действительное положение вещей.

– Действительное положение таково: я сохраню депутатский мандат до конца сессии, ибо полагаю, что могу быть полезен. А после сложу свои полномочия.

– Вы уйдете из парламента? – переспросила мадам Гослер с ноткой разочарования.

– Вероятнее всего, парламент вновь распустят. Если предложение мистера Монка провалится, правительство постарается провести билль о реформе для Ирландии. Затем, полагаю, будут новые выборы.

– И вы не станете в них участвовать?

– Я не могу себе этого позволить.

– Пф! Каких-то пятьсот фунтов!

– Кроме того, я прекрасно понимаю, что мой единственный шанс вернуться к прежнему ремеслу – полностью отказаться от мыслей о парламенте. Для начинающего юриста два этих поприща несовместимы, как я убедился на собственном горьком опыте.

– И где вы будете жить?

– Вероятно, в Дублине.

– Но что вы будете делать?

– Любую честную адвокатскую работу, какую предложат. Надеюсь, что пасть ниже мне никогда не придется.

– И вы будете защищать всяких негодяев и пытаться доказать, будто воры не совершали краж?

– Вполне возможно, что придется заниматься и этим.

– И станете носить парик и напускать на себя многомудрый вид?

– Парик в Ирландии необязателен, мадам Гослер.

– И вам придется биться за чьи-то двадцать фунтов – так, будто от этого зависит ваша жизнь?

– Именно так.

– При том, что вы уже сделали себе имя в величайшем парламенте мира и управляли странами крупнее, чем ваша собственная…

– Нет-нет, я этого не делал. Странами я не управлял.

– Послушайте, друг мой, вы не должны так поступать. Это никуда не годится. Можно переходить от трудов малых к большим, но нельзя вернуться назад и заниматься малым, после того как вершили великие дела. Говорю вам, мистер Финн, парламент – самое подходящее для вас место. Единственное подходящее! Парламент – и еще министерства. Разве я вам не друг?

– Знаю, что друг.

– Так неужели вы мне не верите? Чего вы боитесь, от чего хотите бежать? У вас нет ни жены, ни детей. Какие невзгоды вас страшат? – Она умолкла, будто ожидая ответа, и Финеас почувствовал, что наступает момент, когда следует поведать о помолвке с Мэри.

Мадам Гослер встретила его очень игриво, но в последние несколько минут жесты ее стали сдержаннее, а тон – почти