Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

жертва, запутавшаяся в сетях страсти, ослабела до того, что не нашла бы сил даже на гнев: лишь заклинала сэра Филиппа молчать и умоляла оставить ее.

– В несчастливый час случилась наша встреча, – молвила Констанция. – Вы не знаете, сколь многим я обязана моему супругу, который любит меня безо всякой корысти. Я ведь была почти нищей, а он взял меня в жены, и с того часа и до сих пор я видела от него только снисходительность и ласку.

В ответ сэр Филипп разразился горькими сетованиями: он недостоин Констанции, не то что Хамфри – прекраснейший из людей. Он сделал вид, будто признание вырвалось у него случайно, заговорил о безнадежной любви, которой не суждена взаимность, и обещал более не тревожить миссис Мардайк.

– Забудьте мои слова, – молил он. – Ваша дружба для меня дороже любви всех прочих женщин. Верьте мне, Констанция, а я постараюсь быть достойным вашего дружеского расположения.

Одурманенная этими заверениями, Констанция уже не настаивала на том, чтобы сэр Филипп свернул свой визит; но и он больше не намекал на свою греховную страсть. Дни, проводимые в чреватом бедой блаженстве – то есть в обществе сэра Филиппа, – текли для Констанции быстро; вечера, проводимые за картами с ее мужем, приносили изрядную прибыль сэру Филиппу, поднаторевшему в азартных играх. Хамфри мог себе позволить крупные проигрыши, и проигрывал красиво, даже не подозревая, сколь желанны его монеты для пустых карманов элегантного родича. Простодушный деревенский джентльмен свято верил, что сэр Филипп ему друг, и был с ним откровенен, какой бы темы ни коснулась беседа.

– О да, – сказал он однажды, когда сэр Филипп порадовался его капиталам. – Не много найдется поместий краше и доходнее, чем Холмвуд. А если меня постигнет несчастье на охоте, моя вдова станет одной из самых богатых женщин Англии.

– Неужели вы, кузен, столь предусмотрительны, что уже составили завещание?

– Я составил его спустя месяц после свадьбы. Нам, охотникам, следует быть готовыми к худшему. Если у меня не родится сын, моя жена унаследует каждый акр земли и каждое пенни, которыми я владею.

К этой-то теме сэр Филипп и клонил беседу – и притом весьма умело. Ибо, хоть он и был очарован Констанцией Мардайк (или нет, он даже по-своему любил ее), в его планы не входило связывать себя с чужой женой-беглянкой – нищей и запятнавшей свою честь, что впоследствии пагубно скажется на его карьере. Совсем другие перспективы откроются сэру Филиппу, если некий случай уберет с его пути владельца Холмвуда. Уверившись, что поместье, по смерти мужа, получит Констанция, сэр Филипп предался греховным мечтам и желаниям. И если бы желание было способно убить Хамфри Мардайка, деревенский джентльмен долго не протянул бы.

На Рождество приехали и другие гости: отец Констанции, седовласый сельский пастор; сквайр с женой и двумя хорошенькими дочками (они жили в двадцати милях от Холмвуда), а также молодой человек по имени Бэзил Хангерфорд, холостяк, кузен Хамфри. Сэр Филипп сумел расположить к себе их всех, и праздничные дни проходили в нескончаемом веселье. Одна только хозяйка не разделяла общего настроения, ведь каждая радость, которую дарит уютный дом и приятное общество, была для нее омрачена нечистой совестью. В первый день нового года затеяли большую охоту, а затем обильный завтрак в поместье Дьюкал, в тридцати милях от Холмвуда, и Хамфри Мардайк обещал участвовать в обоих развлечениях. Выехать из дому он должен был накануне; узнав об этом, сэр Филипп объявил, что тоже уезжает.

– Я ведь прибыл сюда прямо от лорда Скарсдейла, – пояснил он. – Как вам известно, до его поместья пятнадцать миль; то есть, целых десять миль нам с вами будет по пути, дорогой кузен. Мы покинем дом вместе. Мне вообще следовало вернуться к лорду Скарсдейлу вот уже несколько дней назад, но вы так гостеприимны, что оторвать себя от удовольствий вашего дома очень трудно.

Сэр Филипп и его хозяин уезжали утром; к ним присоединился Бэзил Хангерфорд. Констанция вышла на крыльцо, чтобы проститься с мужем и гостями. Она выглядела бледнее обычного и словно была томима тревогой – по крайней мере, так показалось Хамфри, который смотрел на жену пристально и долго, прежде чем наклониться в седле и поцеловать ее.

– Ты бледна как привидение, душа моя; что случилось?

Констанция скороговоркой заверила мужа, что все в порядке, просто она немного устала.

Сэр Филипп Стэнмор прощался с хозяйкой последним – и ему удалось незаметно передать ей записку. Если бы Констанция даже и хотела отвергнуть послание, то не смогла бы это сделать, не выдав разом и себя, и своего возлюбленного; только дело в том, что отказываться от первого любовного письма она вовсе не собиралась. И вот, едва лошади бодрой рысью пустились по аллее к воротам, Констанция поспешила к себе в комнату, чтобы без помех прочесть послание баронета.

Все было в этом исполненном страсти любовном письме: и жалобы на невыносимую боль разлуки, и красноречивые фразы в адрес судьбы, что отнимает у страдальца единственную женщину, которую он имел несчастье полюбить.

Слабея, едва помня себя от нежности, вбирала Констанция эти страстные слова; слезы так и капали на страницу, пока письмо не было наконец сложено и спрятано за корсажем. Она осталась одна на целых два дня – достаточное время, чтобы предаться размышлениям над любовным письмом, – по сути, первым в ее жизни. Хамфри, правда, писал ей в период ухаживания, – но нечасто, и вообще, его бедные эпитетами цедулки казались школярскими в сравнении с сочинением придворного остроумца и рифмоплета.

В течение этих двух дней Констанцию Мардайк преследовали мысли о мужчине, который сбил ее сердце с пути истинного. Тщетно гнала она его образ – сэр Филипп успел совершенно завладеть ее нежной и податливой душой. И она уверилась, что никогда не будет счастлива, ведь ей уготована разлука с сэром Филиппом длиной в жизнь.

День, выбранный для охоты, выдался сырым и ветреным; Констанция бесцельно бродила по пустым покоям, слушая, как барабанит дождь в оконные рамы, а ближе к вечеру стала напрягать слух – не процокают ли по аллее конские копыта? Но спустилась тьма, а муж не возвращался. Констанция не ложилась спать до полуночи.

«Наверняка он приедет утром», – наконец сказала она себе, отпустила прислугу и пошла в спальню.

Странные сны мучили ее – сны, приправленные стуком дождевых капель. Ей снилось, будто она вместе с Хамфри идет сквозь дождь и мрак по той самой дороге, по которой он должен вернуться; оба напрягают все силы, но прогресс ничтожен.

А видит Констанция все