Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

вскоре на их место предстояло заступить пожилым сотрудникам, многие из которых уже были в отставке. То же самое происходило и в остальных отраслях экономики, постепенно становясь приметой военного времени.

Почти все беженцы жаловались на проблемы со здоровьем. В мои обязанности входило доставлять их в амбулаторное отделение больницы Святого Луки. Однажды ко мне пришла женщина средних лет и сказала, что не может удержаться от кражи в магазине. Милая замужняя дама, двое ее сыновей и муж бежали из Бельгии вместе с ней. «Увижу какой-нибудь предмет на полке, – сокрушалась она, – носовой платок, чайную ложку, фарфоровую безделушку, и тут же хочется заполучить ее. Совершенно непреодолимое желание! Помню, когда была беременна, точно так же сходила с ума по артишокам. Не важно, что не сезон, – подай артишоки, и все тут!» Вскоре после того, как женщина поведала мне свою историю, она оказалась в универсальном магазине, на глаза ей попалась небольшая кастрюлька, и бедняга не совладала с собой: схватив кастрюльку, она выскочила из магазина и опрометью бросилась ко мне на Чейн-Плейс. «Marraine, так больше продолжаться не может! Вы должны отвести меня к врачу», – взмолилась она.

Мы отправились в амбулаторию. Молодой доктор, работавший с нашими подопечными, всегда с большим вниманием относился к проблемам беженцев. История об украденной кастрюльке изрядно позабавила его. «Скорее всего, ей нужна помощь психиатра, – сказал он, давясь от смеха. – Но у нас сейчас нет возможности пригласить специалиста. Врачей везде не хватает. Скажите, что я дам специальные таблетки. Всякий раз, когда у нее возникнет желание стащить что-нибудь, пускай подумает о тюремном сроке и примет одну пилюлю. Она должна постоянно носить их с собой в сумочке». Женщина была в восторге. Некоторое время спустя я снова оказалась в больнице с очередным пациентом. Молодой доктор поинтересовался, как поживает наша клептоманка.

– Отлично, – заверила я его. – Говорит, ваше лекарство творит чудеса: как только ее одолевает очередной приступ клептомании, она принимает одну таблетку, и все моментально проходит. Полиция хотела бы знать, что это за препарат, а то у них немало клиентов, которым ваши пилюли не помешали бы.

– Препарат называется «аспирин», – расхохотался доктор. – Скорее всего, мысль о тюрьме оказалась более действенной, чем мое снадобье.

– Нет-нет, она уверяет, что все дело в чудо-лекарстве.

Для беженцев была организована столовая в цокольном этаже дома на Сент-Леонард-Террас. Их пайки поступали в общий котел, женщины по очереди готовили обед. Некоторые оказывались отменными кулинарками, другие – менее искусными. Из-за этого случались неприятные сцены, когда мужчины принимались ворчать и жаловаться, что не в состоянии есть такую бурду.

Была среди них одна пожилая женщина, натура яркая и самобытная, которая приехала без семьи и взяла на себя обязанности стряпухи, поскольку возраст не позволял ей работать на фабрике. Женщину звали Серафиной. Серафина обладала железным характером, непреклонной волей и умела приструнить любого ворчуна, заставив того буквально дрожать от страха. Несколько дам из нашего комитета также вызвались помогать закупать продукты и готовить. Сюзанна, которая была чрезвычайно практичной и привыкла вести большое хозяйство, с головой погрузилась в «кухонные» проблемы беженцев.

Предполагалось, что все возникающие сложности мы будем обсуждать на общих собраниях комитета, которые проходили всё в том же доме Уистлера на Чейни-Уок под председательством мисс Эвелин Кэмпбелл Грэй, носившей титул леди-мэра, и Марджери Скотт. Некоторые проблемы требовали неординарных решений, возникали споры, и в результате наши собрания превращались в череду бесконечных препирательств.

Я все еще числилась диспетчером в службе спасения. В те дни, когда у штатных работников был выходной, нас, волонтеров, вызывали на дежурство. Для меня эти вызовы становились чем-то вроде короткой передышки среди круговерти забот о беженцах. Крис и Шейла – телефонистки, с которыми я познакомились в ратуше, – вскоре стали завсегдатаями на Чейн-Плейс. Миссис Фрит прониклась симпатией к девушкам и приняла их как членов семьи. Элен Колеман, музыкант и композитор, также работала диспетчером-волонтером в ратуше, она часто приглашала меня в свой прекрасный дом на Малберри-Уок. Я любила слушать ее игру, сидя в уютной гостиной, выходящей окнами в небольшой внутренний садик. Иногда Элен ставила для меня пластинки с записями своих музыкальных сочинений, и тогда нам обеим казалось, что груз повседневных тревог становился чуть легче. Одна из наших телефонисток в мае вышла замуж. Мы все гуляли на свадьбе. Но молодожены провели вместе всего три дня, а затем мужа призвали в армию и отправили во Францию. Наша подруга вернулась на работу. Теперь это была молодая, раздавленная горем вдова – ее муж был одним из тех, кто погиб в Дюнкерке.

Известие о вступлении в войну Италии спровоцировало всплеск шовинистических настроений. Особенно дикие сцены произошли в Сохо: полиция провела облавы на итальянцев, многие из которых давным-давно жили в Лондоне и держали национальные ресторанчики и пиццерии. Помню, еще в годы учебы в Школе искусств я познакомилась с семейством Калетты, чье заведение на Кингс-роуд стало нашим любимым местом встреч. Муж госпожи Калетты попал в облаву, и его увезли в полицейский участок.

Не знаю, оказались ли жители Челси большими интернационалистами, но события в Сохо вызвали у нас возмущение и сочувствие к пострадавшим. Мы были потрясены: каким образом человек, которого мы знали и любили и который столько лет был частью нашей общины, вдруг превращается в чужака, чье пребывание в стране нежелательно? И все лишь потому, что господин Калетта родом из Италии. Я отправилась к его жене и нашла госпожу Калетту совершенно обескураженной, однако горечи или озлобления, которых можно было бы ожидать, не заметила. К счастью, женщину не интернировали – власти сочли, что только мужчины-итальянцы представляют опасность для Англии. В Глазго прокатилась волна погромов: толпа крушила витрины итальянских магазинов и кафе, а их владельцев оскорбляли и забрасывали камнями. Все это звучало пугающе. По словам госпожи Калетты, кое-кто из ее знакомых в Лондоне тоже пережил нападения. «Когда мужа задержали, полиция вела себя корректно, – добавила она, – а вот прохожие – агрессивно». Похоже, война выявила в людях как лучшие, так и самые худшие стороны.

Между беженцами шли постоянные ссоры. Я уже начала привыкать к тому, что полицейский чуть ли не каждый день звонит в мою дверь и просит уладить очередное недоразумение. Этим людям нечем было занять себя – ни имущества, ни хозяйства, даже питались они в общей столовой, – так что взаимные препирательства и ругань стали для них единственным способом выразить раздирающую их тоску. В одном из домов на моем участке поселилась семья рыбака. Мужчина огромного роста с крайне неуживчивым характером постоянно выступал с мрачными прогнозами об исходе войны, сея то, что власти называли «тревогой и унынием» и от чего нас настойчиво предостерегали. Жена рыбака была почти такой же рослой и жилистой, как ее супруг. Зато дочка у них была маленькой и худенькой, более хрупкого ребенка мне еще не доводилось встречать. Казалось, эти два могучих человека забыли поделиться с девочкой своей жизненной силой. Вести из Франции становились все печальнее – началась «битва за Париж». А у меня начались серьезные неприятности с моим подопечным, которого я прозвала Великаном. Помимо выдающихся физических данных, рыбак оказался еще и хулиганом, который постоянно третировал всех вокруг.

Я сама побаивалась этого грубого субъекта, который обращался ко мне в шутливо-снисходительной манере, неизменно считая своим долгом сообщить, что с каждым днем мы становимся на шаг ближе к тому, чтобы превратиться в немецкую колонию. «Эй, Гитлер на подходе! Просто нужно немного подождать, marraine, и он явится сюда точно так же, как явился в Бельгию, Голландию, а теперь и во Францию!»

Жена, которая боялась супруга как огня, всячески поощряла его в запугивании соседей, пока те не впали в настоящую истерику. При этом оба души не чаяли в своей маленькой хрупкой дочери. Бедная девочка казалась испуганной и несчастной. И неудивительно, после столь ужасного путешествия, когда на глазах у ребенка расстреливали лодки, в которых сидели ее друзья. Баркас Великана не пострадал, он благополучно привел его в Дувр, чем ужасно гордился. Сейчас посудина находилась в Хаверфордуэсте, в юго-западной