Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

только подняла на Фитцпирса глаза, когда он подошел к софе. Она посмотрела на него исподлобья, и Фитцпирс заметил, как по ее красивому лицу пополз румянец. Она поспешно отвела от него свой глубокий, проникновенный взгляд и рассеянно поднесла к губам папиросу.

На мгновение он забыл, зачем здесь, но тут же, поборов наваждение, выразил пострадавшей сочувствие, приличествующее в таких случаях, и стал расспрашивать с профессиональной обстоятельностью, как произошло несчастье и что миссис Чармонд себе повредила.

– Вы должны мне это сказать: я за тем вас и пригласила, – проговорила миссис Чармонд тоном едва уловимого высокомерия. – Я вам верю, ибо наслышана про вашу ученость, которую вы приобрели неусыпным трудом.

– Постараюсь сделать все, чтобы оправдать ваше лестное обо мне мнение, – сказал молодой человек, поклонившись. – И это будет тем легче, что падение, как я успел заметить, не причинило, к счастью, большого вреда.

– Я сильно ушиблась.

– Да, конечно, – не возражал Фитцпирс, но, осмотрев миссис Чармонд, окончательно убедился, что пациентка совсем не пострадала, и искренне изумился про себя, зачем его позвали, ибо миссис Чармонд отнюдь не производила впечатления слабонервной женщины.

– Вы должны немного полежать и попить микстуры, которую я пришлю.

– Да, вот еще что! – воскликнула миссис Чармонд. – Я совсем забыла. – И она показала доктору маленькую царапину на полной обнаженной руке. – Заклейте, пожалуйста, пластырем.

Фитцпирс повиновался.

– А теперь, доктор, – сказала миссис Чармонд, – перед тем как уйти, ответьте мне на один вопрос. Садитесь вот на эту скамеечку, поближе ко мне. И переставьте, пожалуйста, свечи на маленький столик. Вы курите? Да? А я еще только учусь. Берите папиросы. Вот вам спички. – Она бросила Фитцпирсу коробок.

Фитцпирс поймал коробок и, закурив, стал рассматривать миссис Чармонд, лицо которой от перестановки свечей стало хорошо видно.

– Как вы думаете, сколько лет прошло с тех пор, как мы с вами встречались последний раз? – спросила она, не отступая от принятого тона едва заметного превосходства и глядя на Фитцпирса с той застенчивостью, какая опаснее всякого кокетства.

– Вы говорите, мы с вами встречались?

Миссис Чармонд кивнула.

– Я видела вас недавно в Лондоне. Вы поднимались по лестнице, как я догадываюсь, со своей молодой женой. И я сразу узнала вас, хотя последний раз мы виделись, когда я была еще почти ребенком. Помните Гейдельберг, английскую семью, любившую дальние прогулки…

– И молоденькую девушку, – подхватил Фитцпирс, – с огромной золотисто-каштановой косой. Помню, точно это было вчера. Как-то, гуляя на Грейт-Террас, она потеряла носовой платок и вечером пошла его искать. «Позвольте мне пойти», – сказал я. «Не надо, – ответила она. – Это далеко. Бог с ним». Мы долго гуляли в тот вечер и разговаривали. На другое утро я пошел на Грейт-Террас и нашел его в траве – крохотный, мокрый от росы комочек кружев с вышитым в одном уголке именем Фелис. Он и сейчас у меня в глазах! Я поднял его и…

– Что же вы сделали?

– Поцеловал, – с некоторым смущением проговорил Фитцпирс.

– Но вы видели меня всего один раз, и то в сумерки!

– Так что же! Я тогда был молод, вот и прижал его к губам. Я решил воспользоваться счастливым случаем и в тот же день зайти к вам в отель, но полил дождь и я пошел к вам назавтра. Увы, вас я не застал. Вы уехали.

– Да, – вздохнула миссис Чармонд. – Моя мать понимала, что красота дочери – единственное ее богатство, и не могла позволить, чтобы дочь ее – совсем еще дитя – влюбилась в студента, у которого ни гроша за душой. Она увезла меня в Баден. Это было очень давно, и я могу вам признаться теперь, что, знай я тогда ваше имя, я бы написала вам. Но я узнала его только месяц назад в Лондоне, когда вы прошли мимо меня по лестнице. Моя горничная сказала: «Это мистер Фитцпирс».

– Боже мой! – воскликнул Фитцпирс. – Вы возвращаете меня в дни моей юности. Вечерняя прогулка, утро, роса на траве, крошечный кружевной комочек. Когда я понял, что потерял вас, свет померк у меня в глазах. Я пошел туда, где мы гуляли вечером, бросился на траву и заплакал – я ведь был тогда совсем мальчишка. Я не знал, кто вы, не знал вашего имени, но я не мог, не мог забыть звук вашего голоса!

– И вы долго помнили его?

– Много-много дней!

– Дней! Только дней! О сердце мужчины!

– Но, прекрасная госпожа, я видел вас всего один или два раза. Моей любви не суждено было стать цветком. Это был бутон: розовый, свежий, полный жизни, но всего лишь бутон. Зачаток огромной любви. Она так и не достигла поры цветения.

– Возможно, это даже лучше.

– Возможно. Но подумайте, как бессилен человек перед судьбой. Люди разлучили нас, а мы все-таки встретились. Много воды с тех пор утекло, многое переменилось. Вы стали богаты. Не изменилось одно – я по-прежнему беден. И не только это. Судя по вашему последнему замечанию, вам удалось одержать победу над необузданными желаниями юности. Мне удалось.

– Вы заблуждаетесь. – Голос миссис Чармонд дрожал от сдерживаемых чувств. – Вы не знаете моей жизни. Она не могла способствовать таким победам. Да я и не верю, что люди сильных страстей способны обуздать свои чувства. И чем старше они, тем менее над собою властны. Излечиваются они разве что к ста годам. Что до меня, то я буду рабой страстей и в семьдесят лет, если, конечно, доживу до той поры.

Фитцпирс смотрел на миссис Чармонд с нескрываемым восхищением. Удивительная, необыкновенная женщина!

– Как вы правы! – воскликнул он. – Но в ваших словах печаль. Почему?

– Я здесь всегда печальна, – многозначительно понизив тон, проговорила миссис Чармонд.

– Тогда позвольте спросить, зачем вы приехали сюда?

– Так хотел мужчина. Женщину весь ее век, точно утлую ладью, носит по волнам мужских прихотей. Я надеюсь, что мое уныние не передалось вам. Хинток имеет странную особенность: когда я живу здесь, сердце мое как запечатанный сосуд – чувства переполняют его, а исхода им нет. И я часто бегу отсюда куда глаза глядят. Иначе я бы умерла.

– В городе, надо полагать, есть интересное общество. Разумеется, для тех, кто в него вхож.

– По всей вероятности. Но беда в том, что соседи в провинции нетерпимы к взглядам и вкусам, отличным от их собственных. Одни мои знакомые считают меня вольнодумной, другие – католичкой. Когда я без должного почтения говорю о погоде или видах на урожай, они приходят в ужас от такого кощунства.

Леди Чармонд замолчала и долго в задумчивости смотрела на огонь