Событие в аду - Рюноскэ Акутагава

о нимфах, поющих прекрасными голосами, и о многом другом. Ты знаешь, как зовут этого человека? После того, как я его встретил, он сделался туземцем этой страны и теперь носит имя Юривака. Советую и тебе держаться осторожно. И не говорить так уверенно, что Иисус победит. Какое бы распространение ни получило у нас христианство, это не значит еще, что Иисус победит.

Голос старца становился все тише.

– Может случиться, что и сам Иисус превратится в туземца этой страны, как превратились выходцы из Китая и Индии. Да, пришельцы из Европы тоже должны разделить их судьбу. Мы живем во всех деревьях. Мы живем в струях рек. Мы живем в ветерке, пробегающем по розам. Мы живем везде и всегда. Будь осторожен. Будь осторожен…

Голос старца замер. Одновременно его фигура, как тень, растаяла в вечернем сумраке. На колокольне храма, над головою сумрачно стоявшего Органтино, колокола стали медленно вызванивать «Ave Maria».

* * *

Падре Органтино из храма Намбандзи… Нет, не только Органтино, – все красноволосые люди с большими носами, важно волочащие подолы своих длинных «абито», покинули сказочные лавры и розы, окутанные воздухом сумерек, и вернулись к себе, на поверхность складной ширмы с изображением европейского корабля, входящего в гавань, – старинной ширмы, насчитывающей уже триста лет своему существованию. Прощай, падре Органтино! Ты разгуливаешь вместе со своими коллегами по японскому побережью, разглядывая огромный европейский корабль, поднявший флаг в тумане, изображенном золотой краской. Кто же победит, наконец: Иисус или Оо— Хирумэ-Мучи? Быть может и теперь еще трудно дать окончательный ответ на это. Но придет время, когда на этот вопрос дадут ответ наши дела. Смотри же на нас с этого побережья из далекого прошлого. Это ничего, если ты погрузишься в сон забвения на этой ширме вместе с капитаном, ведущим на цепочке собаку, вместе с негритятами, играющими под сенью огромного зонта. Придет время, когда грохот катапульт с наших черных кораблей [«Черными кораблями» в истории Японии называют флотилию американского коммандора Перри, появившуюся в 1852 году в Токийском заливе в виду замка Эдо, резиденции феодального правительства Токугава. Угрожая обстрелом Эдо, Перри потребовал открытия портов Японии для внешней торговли] разбудит ваш старинный сон. А до этого времени – прощай, падре Органтино! Прощай, падре урган из храма Намбандзи!

1922

Лошадиные ноги

Героя моего рассказа зовут Ханзабуроо Осино, – личность, к сожалению, ничем не замечательная. Это был мужчина лет тридцати, служивший в пекинском отделении фирмы Мицубиси. По окончании коммерческого института, Осино через два месяца получил назначение на службу в Пекин. Здесь среди товарищей и начальствующих лиц создалась у него репутация не так чтобы блестящая, но вместе с тем и не так чтобы плохая: слыл он за человека самого заурядного, – такого же, как и его наружность. Можно, пожалуй, добавить: такого же, как и его семейная жизнь.

Надо сказать, что двумя годами раньше Ханзабуроо сочетался законным браком с одной девицей. Она носила имя Цунэко [От слова «цунэ»– «обыкновенность», «повседневность»]. Брак, к сожалению, был не из тех, что заключаются по любви: состоялся он при посредничестве одной престарелой супружеской четы родственников, взявшихся быть сватами.

Цунэко нельзя было назвать красавицей, но в то же время нельзя было назвать ее и дурнушкой. Это была кругленькая, полненькая, вечно улыбающаяся девушка. Улыбка никогда не сходила с ее лица. Единственным разве исключением был случай, когда она ехала с мужем из Мукдена в Пекин и в спальном вагоне была искусана клопами. Но в Пекине бояться повторения этого было нечего: для казенной квартиры, отведенной супругам Осино на улице ***, были припасены две банки персидского порошка с маркой «Летучая мышь», всегда стоявшие в гостиной.

Я назвал семейную жизнь Ханзабуроо самой заурядной, это было, действительно, так. Ханзабуроо вел жизнь, какую ведут все служащие торговых предприятий в Пекине: он обедал со своей женой Цунэко, вместе с ней заводил граммофон, вместе с ней посещал кинематограф. Но жизнь его находилась, как полагается, во власти судьбы и в этом смысле не составляла тоже никакого исключения. В один злополучный день – дело было в послеобеденный час – судьба одним ударом прервала монотонное течение сверхзаурядной жизни этой семьи: служащий фирмы Мицубиси Ханзабуроо Осино скоропостижно скончался от апоплексического удара.

В этот послеобеденный час Ханзабуроо, как всегда, сидел за столом в конторе фирмы, находившейся около ворот Дун-дань-пай-лоу, и разбирал бумаги. Работа спорилась в его руках. Его коллега, сидевший vis a vis за другим столом, не замечал ничего странного. Закончив разборку одной бумажной кипы, Ханзабуроо взял в рот папиросу и хотел было зажечь спичку, как вдруг покачнулся и упал ничком на стол: он был мертв. Конец его был потрясающе прост.

К счастью, в обществе не принято критиковать образ смерти, – критикуют больше образ жизни человека. Поэтому Ханзабуроо избежал излишней критики своей личности со стороны начальства и товарищей. Они не только его не критиковали, – наоборот, они даже выразили свое глубокое соболезнование его вдове Цунэко.

Согласно диагноза, поставленного доктором Ямаи [Фамилия для докторской профессии весьма невыгодная, так как однозначна со словом «хвороба»], главным врачом больницы «Доодзин» [«Равное Милосердие»], смерть Ханзабуроо была вызвана кровоизлиянием в мозг. Но, к сожалению, сам покойный не разделял этого мнения. Прежде всего, он даже не считал себя покойным. Он только удивлялся тому, что находится в помещении какой-то незнакомой ему конторы. В залитой солнечными лучами комнате плавно колыхались обдуваемые ветром шторы на окнах, но что находилось за этими окнами, – Ханзабуроо не было видно. За огромным канцелярским столом, стоявшим посредине комнаты, сидели друг против друга два китайца в белых халатах. Они рылись в конторских книгах. Одному можно было дать на вид лет двадцать. Другой был пожилой, с длинными, начинающими желтеть, усами. Прошло несколько минут, когда, наконец, молодой китаец обратился к Ханзабуроо, не отрывая глаз от конторской книги, в которой что-то записывал:

– Are you Mister Henry Barret, are not you?

Ханзабуроо был поражен этим неожиданным вопросом, но ответил китайцу на мандаринском наречии, стараясь быть, возможно хладнокровнее:

– Я – служащий японской фирмы Мицубиси, Ханзабуроо Осино.

– Как? Вы японец? – переспросил молодой китаец, подняв глаза на Ханзабуроо, как бы огорошенный его ответом.

Пожилой китаец тоже задержал руку с пером над конторской книгой и удивленно вытаращил глаза.

– Что нам делать? Это совсем не тот человек!

– Беда. Прямо беда! Случай небывалый со времен первой революции!

Перо в руках пожилого китайца дрожало. Видно было, что он сердится.

– Во всяком случае его нужно скорее отправить обратно.

– Как