Дом разделенный - Перл С. Бак

Но вскоре разговор клеиться перестал. Старший двоюродный брат все же задал Юаню вопрос-другой о том, где тот собирается учиться. Услышав, что Юань, возможно, поедет за границу, он с завистью произнес: «Хотел бы я тоже учиться за границей, но отец никогда не тратил на меня деньги!» Потом он зевнул, сунул палец в нос и о чем-то задумался; наконец он взял на колени своего младшего сына, угостил сладостями, немного понянчил на руках и громко захохотал, когда тот разозлился, а потом засмеялся еще громче, когда тот принялся в ярости молотить его по груди своими кулачками. Ай Лан вполголоса беседовала о чем-то с женой двоюродного брата, а та отвечала с отчетливой злобой, тихо, но Юань все равно слышал ее и понял, что речь идет о свекрови, которая требует от нее того, чего ни одна женщина в наши дни не делает для другой.

– В доме, где полно слуг, она хочет, чтобы именно я подносила ей чай, Ай Лан, и еще она бранит меня на чем свет, если в одном месяце я потрачу больше риса, чем в прошлом. Сил нет терпеть! Не каждая современная женщина согласится жить с родителями мужа, и я тоже отказываюсь! – И так далее, и тому подобное.

С особенным любопытством Юань приглядывался к среднему брату, Шэну, которого Ай Лан назвала поэтом. Юань и сам любил стихи, кроме того, ему понравился изящный облик юноши, его грация и стремительность, подчеркнутые простым темным платьем заграничного кроя. Он был красив, а Юань очень ценил красоту и с трудом мог отвести взгляд от золотистого овального лица Шэна и от его девичьих глаз с поволокой, мягких, черных и мечтательных. В этом брате Юань разглядел родственную душу, почувствовал некое глубинное понимание жизни, похожее на его собственное. Ему не терпелось поговорить с Шэном, однако и Шэн, и Мэн хранили молчание, и скоро Шэн погрузился в книгу, а Мэн, доев орехи, и вовсе ушел.

В людной и шумной комнате разговор не клеился. Дети чуть что рыдали, двери без конца скрипели, когда в них входили слуги с чаем и угощениями, а на заднем плане бубнила жена старшего двоюродного брата и раздавался поддельный смех Ай Лан, изображавшей интерес к ее байкам.

Так тянулся долгий вечер в семейном кругу. Начался и закончился пышный ужин, во время которого дядя и его старший сын объедались сверх всякой меры, жалуясь друг другу, если то или иное блюдо не оправдывало их ожиданий, сравнивая способы приготовления мясных и сладких яств и вознося громкие хвалы повару за хорошо приготовленные кушанья. Причем всякий раз повара звали к столу – слушать их суждения. Стоя перед ними в грязном, почерневшем от трудов переднике, он испуганно выслушивал хозяев, и его маслянистое лицо расточало улыбки от похвал, а от порицаний он, наоборот, вешал голову и рассыпался в извинениях и обещаниях все исправить.

Что же до госпожи, жены дядюшки, у той были свои печали: про каждое блюдо она спрашивала, есть ли в нем мясо, сало или яйцо, потому что недавно стала буддисткой и поклялась не есть никакой животной пищи, и у нее был собственный повар, умевший очень хитро готовить овощи, так что те по вкусу и виду напоминали мясо, и блюдо, которое любой принял бы за суп с голубиными яйцами, не содержало ни единого голубиного яйца, а рыба так точно имитировала настоящую рыбу с глазами и чешуей, что распознать подделку можно было только путем разрезания: внутри не было ни рыбьего мяса, ни костей. Всем этим госпожа просила заниматься наложницу мужа, причем делала это напоказ, говоря: «Вообще-то обо мне должна заботиться жена сына, но в наши дни невестки пошли не те, что прежде. Считай, невестки-то у меня и нет!»

А невестка сидела прямо и неподвижно, очень красивая, но с заметной прохладцей во взгляде, делая вид, что не слышит упреков. Наложница, имевшая легкий и миролюбивый характер, ласково отвечала на это: «Я не возражаю, госпожа. Не люблю сидеть без дела».

И она действительно не сидела без дела, хлопотала по хозяйству и поддерживала за столом мир – румяная женщина с невзрачным лицом, здоровая и улыбчивая, для которой самое большое счастье было посидеть несколько минут в тишине и повышивать узоры на своих туфлях или на туфлях своих детей. Вышивание у нее всегда было под рукой: кусочки атласа, вырезанные из тонкой бумаги узоры цветов, птиц, листьев и многочисленные шелковые нити на шее. На среднем пальце у нее сидело кольцо-наперсток; оно стало такой неотъемлемой ее частью, что порой она даже забывала снять его на ночь, а иной раз, потеряв, принималась всюду его искать и вдруг замечала, что кольцо так и сидит на пальце. Тогда она заливалась столь громким, детским и заразительным смехом, что все вокруг тоже невольно начинали смеяться.

Среди всего этого семейного шума-гама, среди детских воплей и звона посуды сидела с тихим достоинством ученая госпожа, мачеха Юаня. Если к ней обращались с вопросом, она спокойно отвечала, ела изящно и без излишнего внимания к пище, и даже с детьми разговаривала учтиво. Своим безмятежным серьезным взглядом она могла без труда смирить слишком острый язык Ай Лан и ее же чересчур горящий взгляд, подмечавший кругом множество поводов для смеха. Удивительное дело: само ее присутствие в этом семейном кругу оказывало на окружающих благотворное действие, делало их добрее и учтивее. Юань это заметил и проникся еще большим уважением к ней, и с гордостью называл ее своей матерью.

Некоторое время Юань жил такой беспечной жизнью, о какой раньше и помыслить не мог. Он во всем доверял госпоже и подчинялся ей, как малое дитя, притом исполнял все ее просьбы с радостью и готовностью, потому что та никогда не командовала, а всегда сперва спрашивала его мнения о той или иной своей затее, и говорила при этом так ласково и спокойно, что Юань тут же соглашался с ее суждениями, полагая, что и сам, если бы только подумал об этом, рассудил бы точно так же. Однажды в начале дня, когда они сидели вдвоем за завтраком, к которому Ай Лан никогда не спускалась, госпожа сказала:

– Сын мой, нехорошо держать старого отца в неведении, надо дать ему знать, где ты находишься. Если хочешь, я могу сама написать ему письмо и сообщить, что ты у меня и в безопасности: враги не доберутся до тебя, поскольку этим приморским городом управляют иностранцы, и они не пускают сюда междоусобные войны. Я буду молить, чтобы он освободил тебя от брака