Таинственный портрет - Вашингтон Ирвинг

в скромной деревенской церкви вызывала сомнения. Дочери важно вышли из кареты и проплыли вдоль ряда крестьян, едва касаясь ногами земли. Они рассеянно посмотрели вокруг, не задерживаясь холодным взглядом на грубых крестьянских лицах, как вдруг встретились глазами с семейством дворянина. Тут их выражение немедленно озарилось улыбкой, и они присели в глубоком, элегантном реверансе. Ответный реверанс показал, что они едва были знакомы.

Не следует забывать и о двух сыновьях важного гражданина, подлетевших к церкви в открытой коляске с верховой свитой. Они вырядились по последнему писку моды, педантично ей следуя, что отличает позера от человека хорошего вкуса. Юноши держались вместе и искоса поглядывали на всех, кто приближался к ним, словно оценивая претензии чужаков на респектабельность, но в то же время ни с кем не заговаривали за исключением редкого лицемерного обмена приветствиями. Двигались они тоже неестественно, ибо, следуя капризу последней моды, затянули свои туловища в корсеты и лишили себя простоты и свободы движений. Искусство на славу постаралось, чтобы превратить их в модников, но Природа отказала им в своей анонимной милости. Они выглядели нескладно, как простолюдины, но при этом сохраняли горделивый, высокомерный вид, какого никогда не увидишь у истинного джентльмена.

Я так подробно остановился на описании этих двух семейств, потому что считаю их примерами тех, кого часто можно встретить в этой стране, – непритязательных великанов и кичливой мелюзги. Мне нет дела до титулов, если только им не сопутствует благородство души. Однако, во всех странах, где существуют искусственные различия, я замечал, что высшие классы всегда наиболее учтивы и непритязательны. Те, кто уверен в своем положении, меньше всех других пытаются посягать на чужое. И в то же время нет ничего оскорбительнее домогательств пошляка, стремящегося возвысить себя за счет унижения своего ближнего.

Раз уж я противопоставил эти две семьи, следует проследить, как они вели себя в церкви. Дворянское семейство внимало проповеди спокойно, серьезно и внимательно. Нельзя сказать, что их охватила горячая набожность, скорее они вели себя так из уважения к святым местам, неотделимого от врожденной светскости. Другая семья, напротив, непрерывно шепталась и шушукалась, стараясь и так и эдак продемонстрировать свои наряды в жалких потугах заслужить восхищение деревенских прихожан.

За службой следил лишь старый гражданин. Он целиком взял на себя семейное бремя поклонения, показывая, что при всем величии и богатстве ему не чужды религиозные чувства. На моих глазах олдермен, вытянув шею как черепаха на водопое, прилюдно проглотил миску благотворительного супа, причмокивая при каждом глотке и приговаривая «отличная еда для бедняков».

После окончания службы я с интересом проследил, как будут уезжать разные члены двух групп. Молодые дворяне и их сестры, так как день был погожий, решили идти пешком через поля, по пути болтая с деревенскими жителями. Другая семья отправилась, как приехала, – с величайшей помпой. Экипажи опять подкатили к самой церкви. Опять защелкали кнуты, застучали копыта, засверкала сбруя. Лошади тронули все разом, опять бросились врассыпную селяне. Колеса подняли тучу пыли, и семейство важных особ умчалось, как ветер.

Трактир «Кабанья голова», Истчип

По следам Шекспира

Таверна – место встреч, обмена и сбора добрых людей. Мне мой прадедушка говорил, что его дедушка частенько вспоминал пословицу, которую слышал еще ребенком: ветер, толкающий человека к вину, всегда попутный.

Джон Лили, «Матушка Бомби»

В некоторых католических странах существует благочестивый обычай зажигать в память о святых лампаду или свечу перед их образами. Популярность святого можно измерить количеством таких подношений. Один потихоньку рассыпается в прах во мраке маленькой часовни, лик другого освещают дрожащие блики единственной лампады, в то время как раку какого-нибудь известного канонизированного старца украшает целое море огней. Богатый поклонник несет здоровенную восковую свечу, ярый фанатик – семисвечник, и даже нищенствующий паломник не успокоится, пока не добавит ко всеобщей иллюминации маленькую чадящую лампадку. В итоге, желая пролить больше света, поклонники склонны приумножать затмение. Я не раз видел лики несчастных святых, почти полностью покрытые слоем копоти стараниями прихожан.

То же самое случилось с бессмертным Шекспиром. Каждый автор считает своим непременным долгом высветить какую-нибудь часть его характера или трудов, спасти от забвения какую-нибудь заслугу. Обозреватель-краснобай производит на свет целые тома ученых рассуждений, стада редакторов напускают дыму сносками в нижней части страниц, любой писака-проходимец добавляет к облакам фимиама и чада свою грошовую лучину восхвалений или изысканий.

Чтя сложившиеся привычки моих собратьев по перу, я тоже счел уместным высказать дань уважения памяти блистательного барда. Однако меня долго мучали сомнения, как именно следует исполнить мой долг. Я обнаружил, что меня опередили во всех попытках прочтения. Каждой непонятой строке найдена дюжина различных толкований, и все запутано так, что уже не разберешься. Все прекрасные отрывки тем более успели до меня обильно расхвалить прежние почитатели. Чего там – совсем недавно один великий немецкий критик настолько облил барда маслом хвалебных панегириков, что последний недостаток был обращен в достоинство.

В растерянности листая однажды утром Шекспира, я случайно наткнулся на комические сцены «Генриха IV» и на время с головой окунулся в бесшабашное веселье, царившее в таверне «Кабанья голова». Эти юмористические сцены изображены настолько живо и естественно, персонажи вырисованы с такой силой и последовательностью, что ум смешивает их с обстоятельствами и фигурами реальной жизни. Немногим читателям приходит в голову, что все они – творение воображения и разума поэта и что в суровой действительности подобная кучка веселых бражников никогда не оживляла серые окрестности Истчипа.

Я тоже один из тех, кто любит предаваться поэтическому воображению. Никогда не существовавший литературный герой для меня не менее ценен, чем герой исторический, живший тысячу лет назад, и пусть меня извинят за безразличие к общим скрепам человеческого мира, но я не променяю толстяка Джека даже на половину великих людей из древних летописей. Что герои былых времен сделали для меня и таких, как я? Захватили территории, из которых мне не принадлежит ни акра, снискали лавры, от которых мне не досталось ни листика, либо показали примеры бесшабашной удали, подражать которым у меня нет ни возможности, ни желания. А вот старый Джек Фальстаф, добрый Джек Фальстаф, милый Джек Фальстаф раздвинул пределы человеческого наслаждения, открыл новые просторы остроумия и благодушия, которыми способен насладиться последний бедняк, оставил в наследство безотказный веселый смех, скрасивший жизнь грядущих поколений.

Мне в голову пришла неожиданная мысль. «А не совершить ли мне паломничество в Истчип? – произнес я, захлопнув книгу. – Не проверить ли, на месте ли старая таверна «Кабанья