Вот так мы теперь живем - Энтони Троллоп

Пол пришел сюда не для того, чтобы обсуждать крайне глубокие вопросы женских невзгод и движения к всеобщему равенству, но, очутившись среди подводных камней – куда, как читатель, вероятно, заметил, искусно направила его миссис Хартл, – не знал, как их миновать. Однако Пол каждую минуту помнил о цели своего прихода и о той опасности, которая ему грозит, – о когтях дикой кошки и возможности разделить судьбу джентльмена из Орегона, – поэтому не мог беседовать на предлагаемые ею темы беспечно, как в прежние годы.

– Спасибо, – сказал он, беря чашку. – Какая у тебя память!

– Думаешь, я когда-нибудь забуду твои предпочтения и антипатии? Помнишь, ты сказал про мой синий шарфик, что мне не следует носить синее?

Миссис Хартл подалась к нему, ожидая ответа, так что Пол вынужден был заговорить.

– Конечно. Твой цвет черный – черный и серый. Или белый… и, возможно, желтый, когда ты хочешь выглядеть ярко. Быть может, малиновый. Но не синий и не зеленый.

– Я прежде не особо о таком думала, но твои слова приняла как святую истину. Очень хорошо чувствовать подобные вещи – и ты их чувствуешь, Пол. Но мне думается, что утонченный вкус – следствие изнеженной цивилизации.

– Сожалею, что изнежен, – с улыбкой произнес он.

– Ты знаешь, о чем я, Пол. Я говорю о народах, не об отдельных людях. Во времена великих живописцев цивилизация двигалась к изнеженности, однако Галилей и Савонарола были личностями. Тебе надо связать свою судьбу с новым народом, и железная дорога в Мексику даст тебе этот шанс.

– Мексиканцы – новый народ?

– Те, кто будет править Мексикой, – да. У всех американок дурной вкус в одежде, поэтому богатые и тщеславные выписывают наряды из Парижа, но, думаю, в отношении мужчин вкусы у нас по большей части хорошие. Мы любим наших философов, поэтов, тружеников, но мы любим и наших героев. Мне хотелось бы видеть тебя героем.

Пол встал и в отчаянии заходил по комнате. Слышать, что от него ждут героизма – в ту самую минуту, когда он мучительно сознавал свое малодушие! Это было невыносимо! Однако где найти отвагу – даже при полной его готовности немедленно обречь себя на любую, сколь угодно страшную, участь, – чтобы перейти от абстрактных рассуждений, пересыпанных лестными для него намеками, к делу неприятному и трагическому? Именно неспособность это сделать останавливала его, а вовсе не боязнь. Тем не менее с начала разговора он был уверен – почти уверен, – что она ведет свою игру, знает, что он хочет сказать, и нарочно уводит разговор в прямо противоположную сторону. Быть может, лучше уйти и написать еще одно письмо? На бумаге он хотя бы сумеет изложить все, что должен сказать, а дальше уж найдет в себе силы держаться сказанного.

– Что с тобой? – спросила миссис Хартл все тем же чарующим тоном, лаская его голосом. – Тебе не нравится, что я хочу видеть тебя героем?

– Уинифрид, – сказал он, – я пришел сюда с определенным намерением, и мне лучше его исполнить.

– С каким намерением?

Она по-прежнему сидела, подавшись вперед, но теперь стиснула лицо руками, уперев локти в колени, и пристально смотрела на Пола. И все же в глазах ее была только любовь, пусть даже безответная. Дикая кошка оставалась надежно спрятанной. Пол стоял, держась руками за спинку стула и пытаясь найти нужные слова.

– Не надо, дорогой, – сказала она. – Обязательно ли исполнять твое намерение сегодня?

– Почему не сегодня?

– Пол, я нездорова. У меня слабость. Я трусиха. Ты и вообразить не можешь, какое для меня счастье поговорить со старым другом после всей тоски прошлых недель. Миссис Питкин не лучшая собеседница, и даже ее малыш не может полностью удовлетворить мою нужду в светском общении. Ах, Пол, если ты хочешь сказать мне о своей любви, заверить меня, что ты по-прежнему мой милый, дорогой друг, поговорить о надеждах на будущее или вспомнить прошлые радости – тогда исполни свое намерение. Но если это что-то жестокое и мучительное, отложи это на другой день. Подумай, каково мне было в одиночестве, и не лишай меня единственного часа радости.

Разумеется, Пол сдался и мог утешаться лишь тем, что вновь получил отсрочку.

– Конечно, я не стану тебя мучить, если ты нездорова.

– Я нездорова. Собственно, я в Саутэнд поехала, чтобы не разболеться. Погода очень жаркая, хотя, конечно, солнце печет не как у нас. Однако воздух очень тяжелый и душный. «Парит», – говорит про такую погоду миссис Питкин. Думаю, мне бы помогло съездить куда-нибудь на неделю. Что ты мне посоветуешь?

Пол предложил Брайтон.

– Это же модное место? Там куча народу?

– В такое время года – нет.

– Но все равно это город. Я бы предпочла какую-нибудь живописную деревушку. Ты мог бы меня туда свозить, ведь правда? Куда-нибудь недалеко, чтобы отсюда не слишком долго было добираться.

Пол с упрямым английским недовольством предложил Пензанс и сказал, что дорога туда займет сутки (что было неправдой).

– Не Пензанс, конечно, про который я знаю, что он ваш край света. Не Пензанс и не ваши Оркнейские острова. Неужто ничего больше нет – кроме Саутэнда?

– Есть Кромер в Норфолке – туда ехать часов десять.

– Он у моря?

– Да, мы называем это морем.

– Я про настоящее море, Пол.

– Если двигаться от Кромера по прямой, миль через сто попадешь в Голландию. Такая канавка тебя, верно, не устроит.

– Ах, теперь ты надо мной смеешься. Кромер живописный?

– Да, кажется. Я был там один раз, но мало что помню. Еще есть Рамсгейт.

– Миссис Питкин говорила мне про Рамсгейт. Вряд ли он мне понравится.

– Это на острове Уайт. Остров Уайт очень живописный.

– Там резиденция вашей королевы. Нам с ней на одном острове будет тесно.

– Или Лоустофт. Лоустофт недалеко от Кромера, и до него можно доехать на поезде.

– А море?

– Моря там предовольно. Если другого берега не видно, и есть волны, и ветер сбивает с ног, и корабли терпят крушение через день, то я не понимаю, чем сто миль хуже тысячи.

– Сто миль ничуть не хуже тысячи. Но, Пол, в Саутэнде нет ста миль до другого берега реки, это ты должен признать. Впрочем, ты лучший проводник, чем миссис Питкин. Ты бы не повез меня в Саутэнд, когда я выразила желание поехать к океану, ведь правда? Пусть будет Лоустофт. Там есть