Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев - Адольфо Биой Касарес

сменилось ужасом: на меня уставился краснолицый слуга с круглыми глазами; он вошел в гостиную. Я услышал шаги и бросился прочь, притаился между двумя рядами алебастровых колонн в круглом зале, над аквариумом. Под моими ногами плавали точно такие же рыбы, каких я выудил дохлыми сразу по приезде.

Уже ничего не боясь, я подошел к двери. Фаустина, Дора – ее соседка по столу – и Алек поднимались по лестнице. Фаустина двигалась с заученной медлительностью. Ради этого узкого тела, слишком длинных ног, бессмысленной чувственности я рисковал покоем, вселенной, воспоминаниями, переживаниями, обретенным богатством – сведениями о нраве приливов и нескольких безобидных корнях.

Я последовал за ними. Внезапно они вошли в одну из комнат. Дверь напротив была приоткрыта, за ней оказалась пустая спальня, где горел свет. Я осторожно вошел. Конечно, кто-то, выходя, забыл повернуть выключатель. Вид постели и туалетного столика, отсутствие книг, одежды, малейшего беспорядка доказывали, что здесь никто не живет.

Когда прочие обитатели музея отправились по своим комнатам, я забеспокоился. Услышав шаги на лестнице, захотел потушить свет, но безуспешно: выключатель заело. Я не настаивал. Если бы в пустой комнате вдруг погас свет, это, пожалуй, привлекло бы чье-нибудь внимание.

Не будь этого выключателя, я, наверное, улегся бы спать. Меня клонило в сон, и этому способствовали усталость, гаснувшие одна за другой полоски света под дверьми, успокоенность оттого, что большеголовая женщина все еще была в комнате Фаустины. Я подумал, что если кто-то пойдет по коридору, он непременно заглянет ко мне, чтобы потушить свет (остальная часть музея была уже погружена в темноту). Это, наверное, неизбежно, но не слишком опасно. Убедившись, что выключатель испорчен, человек сразу же уйдет, чтобы не мешать другим. Мне было бы достаточно только ненадолго притаиться.

Пока я размышлял, в дверях показалась Дора. Глаза ее скользнули по мне. Она ушла, так и не попробовав потушить свет.

Я похолодел. Решив выйти отсюда, я мысленно представил себе весь дом – где бы спрятаться понадежнее? Не хотелось оставлять эту комнату, из которой я мог следить за дверью Фаустины. Я уселся на кровать и заснул. Во сне я увидел Фаустину. Она вошла в комнату. Постояла совсем рядом. Я проснулся. Свет был потушен. Не шевелясь, стараясь не дышать, я пытался привыкнуть к темноте, но испуг не проходил.

Встав с постели, я вышел в коридор, прислушался к тишине, наступившей вслед за бурей; ее ничто не нарушало.

Я тихо двинулся по коридору, ожидая, что вот-вот откроется какая-нибудь дверь и меня схватят сильные руки, я услышу безжалостный, насмешливый голос. Странный мир, в котором я так тревожно жил последние дни, мои предположения, мое томление, Фаустина – все это был лишь скользкий путь, ведущий к тюрьме, к эшафоту. В темноте я медленно спустился по лестнице. Подошел к одной из дверей, попробовал ее открыть – она была заперта; я даже не смог повернуть ручку (мне встречались такие дверные замки, которые не дают ручке опуститься; но мне непонятна и конструкция окон: задвижки не стронуть с места, а иных запоров нет). Я убеждался, что выйти невозможно, нервничал все больше (и от бессилия, и от темноты) и был не в силах справиться даже с внутренними дверьми. На лестнице для прислуги послышались шаги. Я заторопился и не сумел выйти из холла. Бесшумно, держась вдоль стены, я дошел до одного из алебастровых светильников и с большим трудом, рискуя упасть, забрался внутрь огромной чаши.

Долгое время я беспокойно ворочался между скользкой поверхностью колпака и хрупкой лампочкой. Я спрашивал себя, осталась ли Фаустина наедине с Алеком, ушел ли кто-нибудь из них вместе с Дорой, или раньше Доры, или позже.

Утром меня разбудили голоса (я был слишком слаб и затуманен сном, чтобы вслушаться в разговор). Потом все затихло.

Хотелось выбраться из музея. Я начал приподниматься, боясь поскользнуться и разбить огромную лампочку, боясь, что кто-нибудь снаружи увидит мою голову. Наконец с неимоверными усилиями я спустился на пол. Чтобы немного успокоиться, спрятался за шторами. От слабости я не мог отодвинуть их, они казались твердыми и тяжелыми, точно складки каменного покрывала на могильном памятнике. Перед глазами, мучительно дразня, возникли пышные булочки и другая еда, существующая в цивилизованном мире; наверняка в буфетной ее предостаточно. Порой я словно терял сознание, в иные минуты мне хотелось смеяться. Наконец я смело двинулся в прихожую, к лестнице. Дверь была открыта. Кругом никого. Я прошел в буфетную, восхищаясь собственной смелостью. Послышались шаги. Я попытался открыть наружную дверь и опять схватился за одну из этих неподвижных ручек. Кто-то спускался по лестнице для прислуги. Я бросился к главному входу. Сквозь открытую дверь я увидел край плетеного стула и чьи-то скрещенные ноги. Я снова вернулся к лестнице, там тоже слышались шаги. В столовой уже были люди. Я вбежал в холл, заметил раскрытое окно и почти одновременно – Ирен и ту женщину, что говорила о привидениях, а затем и молодого человека с густыми бровями; он шел ко мне с открытой книгой в руках и декламировал французские стихи. Я остановился, потом, напрягшись, проскользнул между ними, чуть их не задев, выпрыгнул в окно и, преодолевая боль в ногах (до газона не меньше трех метров), помчался вниз по склону, то и дело спотыкаясь и падая; назад я не глядел.

Я приготовил себе немного еды. Жадно набросился на нее, но аппетит быстро пропал.

Сейчас у меня почти ничего не болит. Я спокоен. Думаю, хотя это и невероятно, что в музее меня не заметили. Прошел целый день, а за мной никто не явился. Прямо страшно поверить в такую удачу.

У меня есть факт, который поможет читателям определить время второго появления пришельцев: на следующий день на небе засияли два солнца и две луны. Конечно, то могло быть явлением сугубо местным, однако более вероятно, что этот мираж вызван особым состоянием луны, солнца, моря и воздуха и, наверное, виден повсюду; виден и в Рабауле. Я заметил, что второе солнце – очевидно, отражение первого – сияет еще свирепее и, похоже, с позавчерашнего и до вчерашнего дня температура стремительно поднялась. Кажется, будто новое солнце превратило весну в иссушающее лето. Ночи очень светлы: в воздухе словно разливается отсвет северного сияния. Но я предполагаю, что две луны и два солнца не представляют большого интереса, без сомнения, о них уже знают повсюду – люди или видели их собственными глазами, или прочитали сообщения более полные и научно обоснованные. Я упоминаю о них не оттого, что считаю явление любопытным или поэтичным, а просто затем, чтобы мои читатели, получающие газеты и отмечающие дни рождения, смогли