Айрис Мердок - Монахини и солдаты

— Я видел этого кота.

— Да, это котище из «Принца датского».

Граф с удовольствием смотрел на картину, и морщины на его лбу разгладились, как тогда, в пабе, когда кот вспрыгнул ему на колени. Потом он вспомнил о письме и помрачнел. Все его опасения вернулись вместе с сочувствием.

— Совсем забыл… у меня письмо от Гертруды для тебя. Вот, возьми. Она хотела, чтобы я передал его тебе из рук в руки. — И он протянул конверт.

Тим едва слышно охнул и взял письмо. Отошел, отшвырнув ногой валявшуюся на дороге кучу одежды. С несчастным и неприязненным видом взглянул на Графа, раздраженно скривил губы.

— Можешь прочесть его прямо сейчас, — сказал Граф. — Оно коротенькое.

— Значит, вы уже прочли?

— Ну… да… — признался Граф, тверже обыкновенного.

Тим сжал губы, чуть ли не насмешливо, и резким движением вскрыл конверт, смяв письмо. Быстро прочитал и протянул обратно Графу, сказав:

— Спасибо.

— Но оно твое, — сказал Граф.

Шагнул к Тиму, наступив на кучу рубашек. Письмо упало на пол между ними, и он поднял его.

— Мне оно не нужно, — ответил Тим. — Неужели вы воображаете, что я спрячу его в бумажник? Так или иначе, оно, судя по всему, представляет собой общественную собственность. Извините! Это глупо, глупо, глупо. Не возражаете, если я возьму еще пива?

Он достал из кухонного столика банку, вскрыл, так что хлынула пена, и, повернувшись спиной к гостю, залпом выпил.

Граф смотрел на враждебно сгорбившуюся спину. Тим, казалось, стал меньше ростом. Граф сунул письмо в карман.

— Тим, ты не хочешь вернуться к Гертруде?

Не отрывая банки от губ, Тим обернулся. Мгновение спустя ответил:

— Вы читали письмо. Меня не просят об этом.

Дождь усилился и мерцающим потоком бежал по стеклу фонаря. Где-то в комнате послышался стук капель.

— Уверен, она приняла бы тебя обратно.

— «Приняла меня обратно»! Как отвратительно это звучит!

— Хорошо, но как мне выразиться по-другому?..

— Никак. Это невозможно.

— Почему? Или ты действительно любишь эту женщину больше, чем Гертруду?

Тим презрительно усмехнулся и швырнул пустую пивную банку в раковину.

— Граф, вы умный человек, прочли много книг, но, похоже, совсем не понимаете жизни.

— Почему не понимаю?

— Потому что все совершенно не так, как вам представляется. Человек не выбирает своего пути, он по шею тонет в своей жизни, по крайней мере я тону. Невозможно плыть в болоте или в зыбучих песках. Лишь когда это случилось со мной, я понял, чего действительно хочу, и не раньше! Я способен увидеть, когда нет дороги назад. Все так запуталось, я даже сам не могу разобраться. Но кое-что мне ясно, с меня достаточно, я вышел из игры. Гертруда не должна была выходить за меня. Я сам все погубил. Имел связь с другой и ничего не сказал Гертруде. Просто старался думать, что ничего такого нет, что это не имеет значения, что я порву с той и забуду о ней. И что же, я таки порвал, но когда… а, черт, не могу объяснить. Потом это каким-то образом всплыло… Неудивительно, что Гертруда вышвырнула меня.

— Она тебя не вышвыривала.

— Нет, вышвырнула.

— Думаю, она считает, что это ты сбежал. И это плохо. Ты ничего не сказал, просто исчез. Почему? Нельзя было уходить. Гертруда передумала бы.

— Мне ваши красивые сказочки, как нож острый! Не мучайте меня тем, что могло бы быть, да не случилось.

— Я хочу сказать, что она все еще может передумать, уверен, тебе следует попытаться. Во всяком случае, ты ответишь на письмо?

— Нет, какой в этом смысл? Как я могу? Что скажу? Сделанного не вернешь. Я вернулся туда, откуда пришел. Это как магнит или сила тяжести. Я никогда не чувствовал себя своим в вашем мире, ну, не в вашем лично, а в их, в ее мире. Я был там не на своем месте. Да и не мастер я писать письма, а она мне больше не верит и больше не любит, иначе не написала бы такого всем доступного письма. Думаю, она ненавидит меня, да и как не ненавидеть, я заставил ее очень страдать. Представляю, как радуются ее богатые родственнички. Она полюбила меня случайно — всему виной солнце, и скалы, и вода. Она была околдована, а теперь чары рассеялись. Она совершила ошибку, вот и все.

— Тим, пожалуйста, напиши ей, объясни, что можешь, скажи, что сожалеешь. Уверен, не все так, как она думает.

— Она сказала, что я задумал жениться на ней и содержать Дейзи на ее деньги! Во всяком случае, кажется, она так сказала. Но это неправда. А еще я тогда ушел от Дейзи…

— Ну вот, видишь. Тебе есть что сказать…

— Не годится, это ведь не пустяки, которые можно отбросить или объяснить. Это вся моя жизнь, это я сам, вот в чем загвоздка. Как я сказал, я живу в трясине. А она появилась из другого мира, где все как полагается и люди знают свои начало и конец, и что почем, и что хорошо, а что плохо и тому подобное. Это не мой мир. Я тоже сделал ошибку.

— Но ты любил Гертруду, ты любишь ее.

— Вы пытаетесь подсказать, какие возвышенные слова мне говорить на Ибери-стрит. Бессмысленно. Во всяком случае, она не поймет. Вы пытаетесь придумать для меня оправдание… потому что… потому что вы — это вы… и не думайте, не думайте, что я… не ценю это, Граф. Но это не поможет, я больше не могу тронуть ее сердце. Между нами все кончено. Ох, оставьте меня в покое! Не лезьте в мои дела, не нужны мне ваши доброта, сочувствие и попытки меня понять! Избавьте меня от вашего участия, пусть будет так, как есть, махните на меня рукой, забудьте, не думайте больше обо мне, я не хочу понимания, и пусть все пойдет прахом.

Граф молча, сухо, с разгладившимися морщинами и повисшими вдоль туловища руками выслушал тираду Тима, потом сказал:

— Я считаю, тебе следует оставить эту женщину. Я ничего не имею против нее, я ее не знаю. Я только считаю, что тебе следует расстаться с ней и заняться своей жизнью, своим творчеством, а не просто плыть в одиночестве по течению. Ты можешь превратиться в алкоголика…

— Кто вам внушил это?

— Расстаться с человеком трудно, но возможно.

— Знаю, именно это я и делаю. Господи, как тут холодно! Уверены, что не хотите выпить?

— Тебе следует пожить какое-то время одному, а потом сумеешь…

— Нет! Не получится, Граф. Не нужно прикидывать. И не трогайте вы, ради бога, мою личную жизнь, это единственное, что у меня осталось. Как вы говорите, вы не знаете ни Дейзи, ни как мы живем. А я знаю ее со студенческих лет, когда мы практически были детьми, она — моя семья. Я знаю, кому я всем благодарен. Этой гнусной злобной Анне Кевидж. Ненавижу ее, почему она не вернется в свой монастырь? Она ничего не понимает, а судит людей, будто она Бог. Ведет себя, как поганый полицейский в юбке. Это она настроила Гертруду против меня, я знаю, она…

Графу нечего было возразить. Он слышал, что Анна говорила Гертруде.

— Тим, я очень сожалею, что все так произошло.

— Я тоже, но ничего уже не поправить, кончен бал. Гертруда может устраивать развод по своему усмотрению, я сделаю все, что потребуется, все подпишу. Я снял сколько-то денег с ее счета. Позже верну, сейчас не могу, я живу на эти деньги, мы живем на них. О господи!

— Я мог бы одолжить какую-то сумму, — предложил Граф.

— Граф, дорогой… — проговорил Тим. Подошел, стиснул руки Графа, глядя в лицо этого высокого худого человека, неподвижно стоявшего перед ним, словно по стойке «смирно». Потом двинулся к двери. — А теперь вы должны уйти.

— Хорошо. Но подумай над тем, что я сказал.

— Прощайте, Граф. Спасибо, что зашли. Извините, что выгоняю вас на дождь. Вы были очень, невероятно добры. И ни слова не сказали о… да и не могли сказать. Не в вашем это характере, если можно так выразиться. Прощайте. Надеюсь, Гертруда… сможет найти себе лучшего мужа…

— Ах, Тим… Тим…

Тим распахнул дверь. Граф осторожно спустился по шаткой деревянной лестнице, теперь еще и скользкой от дождя. Он был с непокрытой головой, и дождь тут же превратил его прямые светлые волосы в темные прилипшие крысиные хвостики. Он сунул в карман смятое письмо Гертруды, которое все еще держал в руке, и торопливо зашагал по улице. Потом обернулся и улыбнулся сквозь дождь.

— Интересно, кто послал то анонимное письмо Гертруде? — сказал Тим Дейзи.

— Откуда мне знать? Да и какое, к черту, это имеет значение сейчас?

— Хотел бы я взглянуть на него, тогда увидел бы, не на твоей ли машинке оно написано.

— Не веришь мне?

— А… черт!..

— Хочешь навести здесь полицейские порядки? И не пытайся. Ты ничем не лучше той бабы, Анны Кевидж, два сапога пара, вам бы устроить сыскное агентство: «Рид и Кевидж, грязные дела».

— Терпеть ее не могу.

— А мне она, наоборот, нравится.

— Ты говоришь это, просто чтобы я вышел из себя.

— Что-то ты легко выходишь из себя.

— С тех пор как переехали сюда, мы только и делаем, что ссоримся.

— Мы только и делаем, что ссоримся, с тех пор как познакомились, а это было добрых тридцать лет назад. Ни о чем это не говорит, разве, может, что мы просто полные придурки.