Андрей Шляхов - Доктор Данилов в сельской больнице

Ознакомительный фрагмент

Тишин попятился и попробовал развернуться и уйти, но оказался прижатым к стене. Левой рукой Данилов крепко держал ворот тишинского халата, а правой, сжатой в кулак, резко ткнул Тишина под ребро. Хотел повторить, но увидев испуг в глазах оппонента, передумал.

— Не надо со мной так себя вести! — попросил Данилов. — Пожалуйста.

Тишин замотал было головой, но спохватился, что это может быть превратно истолковано, и дважды кивнул.

— Спасибо за понимание.

Данилов отпустил обмякшего коллегу, разгладил и одернул его смятый халат, улыбнулся и ободряюще похлопал по плечу: все хорошо, свободен. Тишин, не говоря ни слова, повернулся, и, быстро перебирая ногами, даже слегка подпрыгивая от усердия, ушел.

Данилов вернулся в отделение, мысленно поздравил себя с первой победой и отчитал себя за несдержанность. Отчитал чисто для порядка, прекрасно понимая, что на таких козлов, как Тишин, тумаки действуют гораздо лучше слов. Точнее, только тумаки с пинками на них и действуют, а объяснять, взывать, призывать, просить и уговаривать бесполезно — только сильнее выделываться начнет. А тут прижал, ткнул, и полная гармония и взаимопонимание. Как верно сказал поэт:

Добро должно быть с кулаками.Добро суровым быть должно,чтобы летела шерсть клокамисо всех, кто лезет на добро.Добро не жалость и не слабость.Добром дробят замки оков.Добро не слякоть и не святость,не отпущение грехов…[1]

— Вы на Тишина не обращайте внимания, доктор. — Медсестра уже закончила делать инъекции и сидела на посту. — Он пыльным мешком по башке шандарахнутый, с ним спорить — себе дороже.

— Тишин — нормальный мужик. — Данилов улыбнулся сестре. — С ним только понимание найти надо.

Общий язык был найден настолько хорошо, что после пятиминутки Данилов услышал от Тишина вежливое и дружелюбное:

— До свидания. Счастливо отдыхать.

— И вам не болеть, — так же дружелюбно ответил Данилов и ушел отдыхать в кабинет заведующего отделением.

Глава третья

МОСКОВСКИЕ НОВОСТИ И НЕПОЗНАВАЕМАЯ МЕСТНАЯ ЖИЗНЬ

Елена обещала приехать к двум часам. Чтобы первая половина дня не пропадала зря, Данилов решил нанести визит вежливости родителям Маши. Позвонил, представился и был приглашен в гости.

— Мы живем в розовом доме на углу Пионерской и Октябрьской, где с одной стороны аптека, а с другой — почта, — объяснила мать Маши. — Очень легко найти…

В Монаково было много улиц со старорежимными названиями: Революции, Пионерская, Октябрьская, Коммунистическая, имени Коминтерна, Маркса, Энгельса и Парижской коммуны, Советская, Красноармейская, проспект Ленина… Такое впечатление, что улицы здесь в девяностые годы прошлого века не переименовывали, то ли экономили деньги, то ли просто руки не дошли, то ли власти опасались, что подобные действия не встретят понимания у населения.

Визит оказался унылым. Родители Маши долго сетовали на изменившиеся нравы, намекая на несправедливое к ним отношение со стороны главного врача, которого иначе как Юркой-жуликом не называли. Данилову сразу стало ясно, где зарыта собака: по причине пенсионного возраста обоих Машиных родителей попросили из заведования, а продолжать работать рядовыми врачами они не пожелали и ушли на пенсию, целиком и полностью сосредоточившись на дворовых новостях и дачном земледелии.

— Мы не любим шума, поэтому будни проводим на даче, а выходные — в городе, — сказала Машина мать.

От рассказа о своих невзгодах она (отец Маши больше помалкивал, только кивал, соглашаясь с тем, что говорит жена) быстро перешла к расспросам и принялась выпытывать у Данилова, что за человек Полянский, с которым был роман у ее дочери, и почему он до сих пор не женат.

Данилов призвал на помощь фантазию и щедрыми, яркими мазками нарисовал светлый образ перспективного молодого ученого, с головой ушедшего в науку, кочующего с симпозиума на конференцию, с конференции на семинар, отдающего всего себя интересам дела, у которого совсем не оставалось времени на устройство личной жизни.

Он рассказывал и внутренне содрогался от смеха, думая о том, насколько его Полянский отличается от реального, завзятого бабника и закоренелого холостяка, число несостоявшихся спутниц жизни которого давно перевалило за сотню. «Знаешь, она така-а-ая! Ты не представляешь, какая она! Я наконец-то нашел свою половинку!» — и через полтора-два месяца: «Она такая, как все, ничего особенного». В этом был весь Полянский. Маше недолго оставалось ходить в его половинках, но пока что оба они верили, что это навсегда, и были счастливы.

Высидев для приличия час, Данилов сослался на скорый приезд жены и откланялся, получив приглашение по-свойски заходить на огонек. Вышел, облегченно вздохнул, позвонил Елене, узнал, что она стоит на одном из множества светофоров, которыми славится город Солнечногорск, и отправился на прогулку. Неспешным шагом добрел до набережной, полюбовался рекой и не спеша вернулся домой, в общежитие.

Спросил бы кто Данилова: «Какое оно, Монаково?» — Данилов ответил бы не задумываясь: «Разное». Действительно, разное: асфальт сменяется грунтовыми дорогами, цепочки одноэтажных домиков — четырех- и пятиэтажными домами, а окраины, которые уже лет сорок никак не отвыкнут звать новостройками, застроены девяти- и шестнадцатиэтажками. За городом, на берегу Волги, вырос элитный таунхаус «Монако гранд меридиан» — оплот и пристанище местной буржуазии.

— Эх, не ложатся к нам монАковцы, одни монакОвцы, — вздыхал охочий до нетрудовых доходов доктор Дударь. — МонАковцы все в Тверь норовят улечься или в Москву. Богатое к богатому тянется, голытьба к голытьбе…

Елена приехала ближе к трем часам. Навигатор вывел ее прямо к общежитию. Данилов увидел из окна, как она паркуется задом к подъезду, и поспешил на улицу.

— Вова! — Елена повисла у него на шее. — Я уже успела так соскучиться! Никита передавал тебе привет, если бы ему нашлось место, он бы приехал со мной.

Багажник и салон Елениной машины были забиты под завязку вещами Данилова.

— Какой я, однако, зажиточный, — пошутил Данилов, спустившись за новой партией вещей в четвертый раз.

Седьмая ходка оказалась последней.

— Когда благородный муж умерен в еде, не стремится к удобству в жилье, расторопен в делах, сдержан в речах и, чтобы усовершенствовать себя, сближается с людьми, обладающими правильными принципами, о нем можно сказать, что он любит учиться, — выдала Елена, скептически оглядев даниловские апартаменты, заваленные коробками и пакетами.

— Конфуций? — предположил Данилов.

— Он самый. — Елена, лавируя между завалами, подошла к окну и выглянула во двор. — Вид у тебя неплохой. Ну, рассказывай, Данилов, как ты тут живешь? Уже успел сблизиться с людьми, обладающими правильными принципами?

— Пока что только с соседкой из пятнадцатой комнаты, — признался Данилов. — Я же больше живу на работе, чем здесь.

— Соседка симпатичная? — насторожилась Елена.

— Миленькая такая, — поддразнил Данилов, — чай заваривает вкусно. Я тебя с ней познакомлю, должна же ты войти в местное общество, чтобы иметь представление, с кем общается твой муж.

— Давай отложим на потом, — ответила Елена, присаживаясь на край кровати. — Сейчас мы разберем этот бардак, а потом я расскажу тебе последние московские сплетни.

— А давай сначала сплетни? — просил Данилов. — Я безумно соскучился по московским сплетням!

— Ordnung muss sein! («Порядок должен быть!» — нем.) — Елена встала и подняла ближайший пакет. — Сначала разберем, а потом будем разговоры разговаривать… Ой, а скрипку-то я тебе не привезла! Совсем забыла! Балда я, балда!

— Ничего страшного, — поспешил успокоить Данилов. — Вернее, хорошо, что не привезла. Мне тут все равно не до скрипки, местная обстановка как-то не располагает к музицированию. Жителю Монакова больше подходит баян или балалайка.

— Ты хочешь сказать, что здесь так провинциально?

— Здесь все по-другому, — серьезно ответил Данилов. — Это другой мир, это… — он замялся, подбирая нужное определение, но не нашел ничего лучше, чем сказать, — не Москва, это — матушка Россия.

— Жду подробностей, — потребовала Елена.

— Сначала орднунг, потом московские сплетни, ну а третьим номером программы пойдут местные впечатления. — Данилов разрезал ключом от апартаментов упаковочный скотч и раскрыл самую большую из коробок…

Разобрались быстро. Через полчаса вещи лежали по своим местам. Большая часть — в шкафу, электрический чайник и посуда — на столе, книги и справочники — на широком подоконнике. Наполнившись знакомыми вещами, комната в общежитии стала совсем домашней.

— Ничего, — одобрила Елена. — А можно ли гостям пользоваться вашим душем?