Андрей Шляхов - Доктор Данилов в сельской больнице

Ознакомительный фрагмент

— Что за шурум-бурум? — тихо спросил Данилов.

Психоневрологическое отделение располагалось особняком, в трех кварталах от ЦРБ, в двухэтажном здании дореволюционной постройки.

На первом этаже психиатры вели амбулаторный прием, а на втором лежали больные.

— Аркадьевна застала заведующего с одной из медсестер, — пояснил узист. — Они так увлеклись, что дверь запереть забыли.

— Думала я по наивности своей, что приехала в медицинское учреждение, а оказалось, что в бордель! — Жужакина обвела взглядом зал. — Что-то я Вячеслава Николаевича не вижу… Он здесь вообще?

— Так он и пришел! — сказал Евлампиев. — Кому охота на потеху выставляться? Ему и так позора хватит.

Данилов догадался, что речь идет о заведующем психоневрологией.

Не найдя Вячеслава Николаевича, Жужакина покачала головой — как же это он так, не почтил присутствием городской праздник.

— Нет, я, конечно, рада, что Вячеслав Николаевич, несмотря на возраст, сохранил не только чувства к прекрасному полу, но и возможности, это можно только приветствовать, особенно в наше время, когда кругом не поймешь что да пьяницы… — в командный голос Жужакиной вплелась лирическая грустная нотка, — но представьте себе мое состояние, когда я открываю дверь кабинета, надеясь увидеть там должностное лицо, находящееся при исполнении своих обязанностей, а вместо этого вижу голую задницу, которая так и ходит туда-сюда!

Аудитория дружно полегла, содрогаясь в конвульсиях смеха. Смеялся даже главный врач, не слишком-то щедрый на проявление эмоций. Только одна Жужакина сохраняла на лице серьезное выражение. Пока все смеялись, она взяла из стопки пластиковый стаканчик, налила в него воды, залпом осушила и переглянулась с главным врачом.

Жужакина явно наслаждалась тем эффектом, которое производило ее выступление, потому что не стучала по столу, требуя тишины, а терпеливо ждала, пока все отсмеются. Впрочем, аудитория не злоупотребляла ее терпением и жаждала продолжения, поэтому смеялись от души, но не очень долго.

— Сложное отделение, это же вам не лютики-ландыши, а психоневрология, — Жужакина потрясла в воздухе указательным пальцем, — осталось без присмотра. Постовая сестра вместе с заведующим уединились пообщаться, старшая сестра ушла раньше положенного, а доктор Дуркин спал в ординаторской…

— Дуркин — наша местная достопримечательность, — сказал Данилову Евлампиев. — Другому психиатру хватило бы такой говорящей фамилии, а Владимир Антонович еще и стихи пишет. Сегодня прочтет что-нибудь, вон какой сияющий сидит, предвкушает.

— А если бы кто-то из больных сбежал?! — Жужакина повысила свой и без того громкий голос. — И натворил бы дел?! Этому же контингенту дел натворить — раз плюнуть. Они ж только и мечтают кого-нибудь зарезать, задушить, поджечь или изнасиловать, а то и все сразу! А рядом с психоневрологией (это между прочим) — здание районной администрации! Ладно, психоневрологию мы еще пропесочим как следует.

Сегодня все-таки праздник, день города, нашего с вами города, который мы все очень любим. Или хотя бы притворяемся, что любим, как наша Ирина Алексеевна, которая в рабочее время регулярно занимается шарлатанством! Невропатолог высшей категории на полном серьезе предлагает больным чистить чакры! Куда это годится? Стреблова, ты не прячь глаза, когда к тебе руководство обращается! Я сказала — еще одна жалоба, и я не посмотрю, что у нас трудности с невропатологами! Уволю к чертовой матери, и ни один суд тебя не восстановит! Чакры чистить — надо же! Мы с тобой один институт заканчивали, но я что-то про чакры ничего не слышала! Где ты этой лабуды набралась?..

— Стреблова, конечно, немного того. — Евлампиев покрутил пальцем у виска. — Но с другой стороны, 70 % ее больных — хроники, которым ничего уже не помогает. Сказка про чакры может оказывать определенный психотерапевтический эффект, вы согласны?

— Не согласен, — ответил Данилов. — Не люблю я околопсевдоврачебные шарлатанские методы. Научить жить с каким-то заболеванием и приспособиться к нему — это психотерапия.

— Да-да, конечно, — поспешил согласиться Евлампиев.

Жужакина тем временем дошла до темы вымогательства.

— …Я тут недавно от одного доктора услышала: «Даром папа маму не целует». До того вы, дорогие мои, оборзели, что не стесняетесь мне в лицо такое говорить! Зарплаты у вас, видите ли, маленькие. А я вам так скажу: грош цена тому врачу, который ради больших денег пошел учиться в медицинский институт! Стремление лечить людей должно быть призванием, потребностью, а не путем к обогащению! Я так считаю, и любой настоящий врач со мной согласится…

Данилов подумал, что перед тем, как сказать нечто подобное, не мешало бы снять с себя серьги, цепочки и кольца. Даже он, совершенно не разбирающийся в ювелирных изделиях, понимал, что цацки руководителя отдела здравоохранения тянут на очень хорошую сумму.

— …Святой великомученик целитель Пантелеймон денег за лечение не брал! И медицинские книжки за мзду не оформлял!..

— Заговорилась Аркадьевна, — прокомментировал Евлампиев, — какие в те времена медицинские книжки были?

— Лучше бы ей вообще святых не поминать, — сказала незнакомая Данилову женщина, сидевшая справа от Евлампиева. — Чья бы корова мычала… К самой без конвертика не подходи. И зарплаты у них в администрации не чета нашим. По 50 000–80 000 оклады, и премии сами себе назначают еще столько же, только непонятно — за какие достижения?

— С понедельника у нас в районе начинает работать горячая антикоррупционная линия, телефоны которой будут вывешены во всех учреждениях! В каждом отделении, у каждого кабинета…

Данилова так и подмывало спросить, будут ли вывешены номера телефонов антикоррупционной линии у кабинета самой Агнии Аркадьевны, но он сдержался, понимая, что после такого вопроса придется собирать манатки и переезжать в один из соседних районов или в другую область. Да и какой смысл задавать вопрос, если и так знаешь ответ?

— Так что всем вашим нетрудовым доходам скоро придет конец! — пообещала Жужакина. — С праздником вас, монаковцы мои дорогие!

«Взяточничество на Руси еще Иван Грозный искоренить пытался, — подумал Данилов. — Правда до антикоррупционной линии он не додумался, но в целом подданных напугать умел, иначе бы так не прозвали. И что изменилось с шестнадцатого века?»

На этой бодрой ноте выступление начальника отдела здравоохранения завершилось. Не успела Агния Аркадьевна сесть, как на сцену поднялся пожилой мужчина в строгом черном двубортном костюме, застегнутом на все пуговицы, ослепительно белоснежной рубашке с широченным красном галстуком. В правой руке мужчина держал тоненькую школьную тетрадку, а в левой платок. Данилов догадался, что это и есть психиатр по фамилии Дуркин, он же — местный самобытный поэт.

Дуркин вытер платком лысину (волновался перед выступлением), убрал платок в карман пиджака и обратился к президиуму:

— Спасибо вам, Агния Аркадьевна, за добрые слова и сердечные поздравления…

«Подхалим», — с сожалением констатировал Данилов.

— …А сейчас позвольте продемонстрировать, что я могу не только спать в ординаторской после двух бессонных ночей, но и о нашем любимом городе сказать в рифму.

«Язва!» — изменил Данилов свое мнение о Дуркине.

Жужакина царственно кивнула — валяйте, говорите хоть в рифму, хоть без нее.

Дуркин извлек из нагрудного кармана очки, надел их, раскрыл свою тетрадку, заглянул в нее и начал читать, нет — декламировать, с выражением и воодушевлением:

Моя душа с рожденья жаждалаЧего-то светлого такого.Не понимал я в жизни радости,Когда не видел Монакова.Здесь небо лучезарно-синее,Здесь берега — ну прям кисельные,Здесь чудны трели соловьиные,И все утра здесь беспохмельные!..

Стихи были так себе, никудышные, если честно, но это были стихи местного поэта, а не какого-нибудь столичного эстетствующего словоблуда. Поэтому сказать, что они были встречены аудиторией «на ура», не сказать ничего. Когда оглушительные аплодисменты, перемежаемые возгласами «Молодец, Дуркин!» и «Даешь, Антоныч!», наконец отгремели, Дуркин прочел стихотворение на производственную тему, озаглавленное «Дежурная элегия», Выхожу один я на дежурство:

Не надеюсь я давно на лучшее,Только жаль слегка былых надежд.Я смотрю больным в глаза потухшиеТошно мне от серых их одежд.

«Ничего так, — оценил Данилов, аплодируя вместе со всеми. — Во всяком случае, тоскливое настроение дурдома передано на пять с плюсом».

Затем последовало непонятное стихотворение, в котором автору надо было успеть до наступления темноты в Верону (уж не с Ромео он себя отождествлял?), но он не успел, поэтому искал ночлег в разоренной кем-то деревне, где почему-то были крепкие тяжелые ворота и кованые засовы.

Конец ознакомительного фрагмента