Кемаль Бильбашар - Турецкая романтическая повесть

Даже во время свиданий с любимой он иногда замолкал и устремлял вдаль неподвижный взор.

— Что с тобой, Хасан? — спрашивала она. — Уж не заболел ли?

С дрожью в голосе он начинал рассказывать ей о крестьянской судьбе; и чем больше рассказывал, тем острее чувствовал людское горе. Он говорил о семенах, о несбывшихся надеждах, о незасеянных землях, об отчаявшихся людях, о черепахах… Говорил, говорил…

Когда Алие в первый раз услышала о черепахах, она, несмотря на весь трагизм повествования, не выдержала и залилась звонким смехом, живо представив себе, как эти чудные создания неуклюже ползают по всей деревне. То, что рассказывал Хасан, казалось ей сказкой, немного странной, но забавной, веселой.

А потом Алие и в самом деле увидела в деревне черепах. С тех пор она перестала смеяться. Черепахи показались ей семиголовыми чудовищами, сказочными злыми духами. До какой же крайности должны дойти люди, чтобы лазить по горам и собирать там этих никому не нужных тварей! Постепенно у нее начали раскрываться глаза на подлинную жизнь крестьян.

Все разговоры Хасана с Алие кончались тем, что, забыв о земле, семенах и черепахах, они упоенно мечтали о своей будущей жизни, мечтая о том дне, когда они вместе покинут деревню.

— Ты наденешь красное платье… — говорил Хасан.

«Красное платье» — эти слова вливались в сердце девушки струей горячей радости.

Для Хасана они тоже были полны значения. Когда Алие сбросит прежнюю одежду и оденется в красный бархат, она перестанет быть дочерью Мастана. Она будет его, Хасана, женой. Платье на ее плечах, купленное отцом, было для него олицетворением прошлого, а платье из красного бархата, которое она себе сошьет, — символом их будущих счастливых дней, всего светлого и прекрасного, что ожидает их.

Алие спрятала бархат на дно сундука, где с самого ее рождения копилось для нее приданое. Иногда она закрывалась в своей комнате на ключ, с бьющимся сердцем доставала заветный сверток и долго смотрела на него. Ах, когда она его наденет? Какой счастливый это будет день! В платье из этой яркой переливающейся материи она будет такой красивой! Все беды останутся позади. Она мысленно уносилась в это безоблачное будущее, далеко-далеко, туда, где начинается море… Рядом с ней ее Хасан, нежно поглаживает ее волосы. Он найдет себе хорошее место, поступит работать, а она будет готовить ему обед, штопать носки, с нетерпением ждать его по вечерам.

Неожиданные шаги за дверью, голос отца или матери обрывали сладкие мечты Алие, и она торопливо засовывала сверток в самый дальний угол сундука. Ах, придет ли тот день, когда она, ничего не боясь, наденет свое красное платье и не будет больше никогда снимать?..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда ячмень я сеял,Не видел ни ночи, ни дня.Ты по ветру все развеял,Все отобрал у меня.

Неспокойно было у Хасана на душе. Тяжелые предчувствия неотступно терзали его. Как затравленный зверь, он каждую минуту ожидал от судьбы нового удара.

Ко всему еще и мать слегла. Пережитые волнения доконали ее. Хасан не знал, что и делать — то ли в поле идти, то ли за ней смотреть. У него голова кругом шла, когда он вспоминал о созревавших хлебах. В этом поле заключалось не только его будущее, но и будущее его матери и его Алие. Но он не мог бросить больную мать одну и уйти работать.

Пришло время жатвы, колосья стояли желтые-желтые. А матери становилось все хуже. Она совсем не поднимала голову от подушки.

Работая по полдня, Хасан с грехом пополам сжал и убрал в копны свою пшеницу. Приближалась пора молотьбы, требующей напряженного круглосуточного труда.

Соседи Хасана давно уже убрали свой скудный урожай — три — пять мешков, долго ли управиться? — и теперь собирались поденничать.

Хасан сидел у изголовья матери, глубоко задумавшись. Усталый, глаза красные, воспаленные… У матери сердце сжималось от жалости к нему.

— Ты поди, — тихо говорила она, — поди в поле, сынок.

— Время еще есть.

— Иди, иди, — шептала она чуть слышно, — мне лучше.

— Успею еще.

Хасан опять впадал в оцепенение. Знакомое чувство страха и ужаса перед грядущей бедой, как змея, заползало в его сердце. Соседские кумушки, от которых раньше отбоя не было, теперь редко беспокоили их.

— Как заболел человек, так словно умерли все, — вздохнул Хасан.

Но поле ждать не могло. И, выбрав часок-другой, он стал снова уходить на него. Работал яростно, напряженно. Все кипело у него в руках. Не чувствуя усталости, быстрее птицы летел домой. Хоть и просил соседок заглядывать к матери, а кто их знает… У каждой своих дел полно.

С Алие они виделись теперь очень редко. Самой страшной из терзавших Хасана забот была тревога о том, как бы не пронюхал чего Мастан. Тогда дело плохо, он ведь способен на любую подлость. Алие тоже боялась этого, но молчала.

— Как бы нас не увидели… — обронил однажды Хасан.

— Давай встречаться пореже, — ответила девушка, глядя на него понимающими глазами. Она знала, что ради тех счастливых дней, которые их ждут, стоит поступиться настоящим, взять себя в руки.

Мастан после событий в Алашехире ходил мрачный. По всему было видно, что не в себе он после убийства несчастного виноградаря. Ранним утром он уходил в горы на охоту и пропадал там целыми днями. А по пятницам, как и прежде, уезжал в касабу.

Крестьянам было не до него. Даже когда пронесся слух, будто Мастан палил в небо на излучине реки, судачить об этом не стали.

В другое время за каждым кустом на пути Мастана засел бы человек, каждый шаг его был бы известен. Теперь же следить за Мастаном было некому. Деревня опустела, все ушли в долину Сарайкей на поденщину.

Такая беда не часто заглядывает в дом. Даже старики не помнили таких страшных дней. Убрав свои три-четыре мешка пшеницы да по стольку же хараров[97] соломы, отправились караахметлийцы в долину Сарайкей — на поденщину. Много горемык повидала долина Сарайкей в то лето.

Постепенно сюда стянулся весь Кесикбель. Владельцы бескрайних пшеничных полей поначалу радовались, но армия безработных росла и росла… Дошло до того, что чуть не на каждый колос приходилось по человеку. Такое нашествие обездоленных людей испугало прижимистых хозяев.

В прошлом году поденщики просили по четыре меджита[98] в день. В этом году сразу соглашались на три, а потом цены пошли падать, словно с крутой горы катиться. Тот, кто успел захватить работу, со страхом и злобой смотрел на каждого нового пришельца, такого же голодного и измотанного, как он сам.

Люди брели и брели без конца под палящим солнцем, спеша к каждому новому полю с новой надеждой и уходя прочь с поникшей головой. Усталые, измученные, они все не хотели сдаваться, стремились сохранить в себе веру и упорство.

Сейдали был в числе этих несчастных. Он уже начал отчаиваться. Хозяева больше и слушать их не желали. Завидев людей издали, они отрицательно качали головой и хлопали в ладоши, что означало «работы нет». Не было работы! Во всей огромной, сгорающей под раскаленным солнцем долине Сарайкей не было работы.

Ночевали скитальцы в шалашах, построенных на полях для поденщиков. Если временным хозяином шалаша был свой брат кесикбелец, он оказывал землякам радушный прием, щедро деля с ними пищу и кров.

— Мы свои люди! Человеку без человека не прожить.

— Сегодня я — тебе, завтра — ты мне…

— Все мы братья…

Переночевав в шалаше, люди шли дальше. И вот уже долина, которая кесикбельцу всегда казалась безграничной, исхожена вдоль и поперек. А работы все нет.

— Может, на виноградники податься? — предложил Сейдали.

— Ах, мать моя! — злился Рюзгяр. — До сбора винограда еще сколько ждать.

За день они успевали обойти восемь — десять полей и отовсюду уходили ни с чем. Больше других убивался Рюзгяр. Он подолгу умолял хозяев жалобным голосом:

— Мы идем от самой Караахметли! Целую неделю в дороге. Дайте нам какую-нибудь работу.

— Ничего нет.

— Мы из Караахметли! — Рюзгяр ударял себя кулаком в грудь. — Каждый умеет работать за двоих.

— Нет же, говорю.

— Да мы гору можем своротить…

— Нет!

— Дорогой, мы хоть самого шайтана одолеем. Возьми только! Клянусь аллахом, не раскаешься! Где ты найдешь таких работящих людей, как мы?

— Мне люди не нужны!..

Шли к другому полю, все еще надеясь на то, что слепая судьба повернется к ним лицом и кончатся их мучения.

— Смотри — на том поле совсем мало народу.

— Милостью аллаха оставаться нам здесь!

Шагающий рядом с Сейдали парень жадно глядел вперед. Он только что вернулся из армии. И лучше бы ему не возвращаться!.. В солдатах хоть ни о еде думать не надо, ни о крыше над головой.