Ричард Олдингтон - Единственная любовь Казановы

— Из пистолета?! — воскликнул он. — Вот чума! Да это же могли услышать даже при боре.

— А кроме того, — продолжал Казанова, — этот идиот мог пристрелить меня.

— Да при чем тут ты! — воскликнул сенатор. — Ты же не аристократ, а вот имя Марко занесено в Золотую книгу. Когда умрет Даниэль Вальери, он станет сенатором…

— Но дядюшка ведь понятия не имел о существовании Марко, — возразил Казанова. — Я же сказал вам: Марко спал в фельце…

— Какое это имеет значение, — совершенно серьезно заявил сенатор. — Он же мог ранить или убить будущего сенатора. Он — чужеземец, плебей! Вот чума! Джакомо, могу ручаться: донесение об этом будет у Триумвирата еще до зари, и — кто знает? — шпион может так изложить всю историю, что обвинит тебя. Ты не должен вовлекать Марко в подобные передряги. Ты ведь знаешь, как серьезно относятся наши правители к малейшей опасности, грозящей кому-либо из аристократов. Полиция не может тронуть Марко за нарушение спокойствия — иначе какой был бы прок от благородной крови? А у тебя, Джакомо, ты же знаешь, положение иное: ты привилегиями не пользуешься. Ну хорошо, хорошо, я встану до зари и выгорожу тебя перед Советом… Войдите, войдите! — произнес сенатор в ответ на неожиданно раздавшийся стук в дверь.

— Ваше превосходительство, — сказал Феличе, стоя в дверях и кланяясь, — посланец от Триумвирата…

— Клянусь богом, быстро сработано! — не без восхищения произнес Казанова.

— Сидите спокойно, юноши, — сказал Брага-Дин, поднимаясь с кресла настолько быстро, насколько позволяли его подагрические ноги, — и ждите меня. А я позабочусь о том, чтобы справедливость восторжествовала.

С полчаса Казанова сидел и зевал, тогда как Марко пытался заинтересовать его предстоящим карнавалом на воде, где будут и музыка, и мороженое, и достойные молодые дамы… Наконец появился сенатор, избавив Казанову от необходимости и дальше уклоняться от прямого ответа об участии в карнавале. Брагадин вкатился в комнату, похмыкивая и потирая руки.

— Ну-с, юноши, — многозначительно объявил он, — песенка этого мерзавца спета. Он будет арестован на заре и выслан с территории Венеции…

— Что?! — прервал его Марко. — Арестован? Выслан? Лишь за то, что пуля из его пистолета просвистела мимо человека, о существовании которого он понятия не имел и который — я краснею, произнося это, — просто помог нанести ему урон…

— Урон?! — воскликнул Казанова. — Спроси Мариетту.

— Урон?! — возмущенно повторил сенатор, не обращая внимания на Джакомо. — И ты, Марко, ты — патриций, говоришь такое? Ведь свобода нашей республики зиждется на том, что безопасность государства — иными словами, патрициев — обеспечивает безопасность народа.

И он с таким решительным видом поджал губы, что у Марко язык не повернулся даже намеком высказать какую-либо политическую или социальную ересь.

— Кстати, — небрежным тоном прервал молчание Казанова, — а как насчет меня?

— Ты, дорогой Джакомо, — с большой теплотой сказал старик, — ты дорог мне, как единственный сын, даже больше того, поскольку божественные духи открыли тебе свои тайны. Но ты ко всему этому не имеешь никакого отношения — ты же не аристократ…

— Я не о том, — нетерпеливо прервал его Казанова, который, как и многие, терпеть не мог, когда ему напоминали, что он не благородных кровей. — Как насчет девицы? Мариетты?

— Вот чума! — воскликнул сенатор с недоуменным видом. — Мы же совсем забыли о ней! Я полагаю, она отправится вместе с дядюшкой. Если, конечно, не хочет, чтобы ее имя значилось в списке публичных женщин.

— И таким образом избавит моралистов от необходимости краснеть… — иронически добавил Марко.

— Кстати, о морали, — заметил сенатор, не желая держаться темы, затронутой Марко. — Если, аббат, ты будешь и дальше так себя вести, как же ты рассчитываешь стать епископом?

— О, я буду епископом in partibus infidelium[18], — небрежным тоном ответил Казанова, — и стану поступать так, как поступает моя паства.

— Но будем же наконец серьезны, — сказал сенатор, придавая лицу выражение, какое появляется у людей официальных, когда они хотят казаться мудрыми. — Ты сейчас в сане дьякона. И если намерен идти этим путем, то вскоре должен стать священником. А если ты и тогда будешь вести себя так, как сейчас, — пусть даже на одну десятую, как сейчас, — произойдет скандал, тебя лишат сана, посадят в тюрьму, отлучат от церкви, да отвратит все это Пресвятая Дева! Право же, я должен знать, Джакомо, какого черта ты, с твоим темпераментом и образом мыслей, вообще надумал пойти в церковники?!

Казанова так стремительно повернулся к нему, что старик инстинктивно сжался.

— Я вам скажу, — сказал он. — И хорошо, что вы спросили, какого черта я так решил. Имя черта — нужда.

— И какая же нужда заставляет тебя быть лицемером? — не без вызова спросил Марко.

— Джакомо не это имел в виду, — поспешил вмешаться сенатор, увидев, как запылало от гнева лицо Казановы. — Объяснись, сын мой.

— Я сказал «нужда» и подразумевал именно нужду, — несколько мрачно произнес Казанова. — Смотрите. Вы — патриции. Умные или неумные, вы наследуете землю и наслаждаетесь плодами ее. А теперь посмотрите на меня: у меня есть ум, но нет денег, есть образование, но нет положения, есть честолюбие, но нет возможностей. Как же мне чего-то достичь? Может быть, продавать сосиски и анчоусы? Или всю жизнь довольствоваться крохами со стола богатых господ? Или стать грабителем? Церковь, церковь — единственный для меня путь…

— И неплохой, не так ли? — заметил Марко. — Когда один обладатель тучной синекуры имеет сорок бенефиций[19] и…

— К тому же, — прервал его сенатор, — достаточно, чтобы рассказы про карты, попойки и девиц — особенно про девиц — достигли ушей архиепископа, и уж он даст тебе бенефиций. Посадит в темницу на хлеб и воду.

— Почему бы тебе все-таки не плюнуть на это? — сказал Марко. — Люди у нас добродушные, но подобное бесстыдство они не любят. И если над солдатом только посмеются, то от церковника отвернутся с отвращением. Республике ведь нужна армия…

Казанова снова зевнул и поднялся.

— Пора в постельку, — небрежным тоном произнес он.

— Но ты все же подумай о том, что мы тебе говорили, — воззвал к нему сенатор. — Марко прав. С твоей внешностью и… м-м… твоей моралью тебе бы следовало быть солдатом.

— Вы что же, думаете, я отказался от карьеры грабителя, чтобы стать головорезом? — с горечью спросил Казанова. — А кроме того, сутана и репутация священника весьма полезны игроку. Людей не удивит, если солдат знает толк в картах, а вот аббат, по их мнению, не способен отличить пики от бубен… Но не будем об этом. Я…

То, что собирался сказать синьор Казанова, так и осталось неизвестным его друзьям. Сквозь грохот бури с канала донесся приглушенный треск, разгневанные мужские голоса, затем крик о помощи и женский вопль. Трое мужчин посмотрели друг на друга, вдруг впав в то особое дурацкое оцепенение, какое охватывает людей в момент нежданно случившейся и еще непонятной беды.

Первым пришел в себя, конечно, смекалистый Казанова. Со страшным криком, которым он лишь дал выход своей нервной энергии, Казанова кинулся из комнаты и сбежал вниз по большой парадной лестнице; рванув двери, он остановился на причальных ступенях, вглядываясь в темноту, исхлестанную дождем и ветром. От стремительного перехода из освещенной комнаты во тьму сначала он ничего не увидел, но потом в полосе света, падавшего из открытой двери, разглядел перевернутую гондолу и человеческие фигуры, старавшиеся удержаться в подгоняемой ветром воде. Тут он снова услышал женский голос, увидел мелькнувшую белую одежду и, не раздумывая, бросился в канал.

Ледяная вода вызвала шок у Казановы — у него перехватило дыхание, и какое-то время он лишь старался вновь обрести его и удержаться на поверхности бурлящих вод. Затем, призвав на помощь всю свою недюжинную силу, сумел схватить фигуру в белом в тот момент, когда она уже уходила под воду. Женщина тотчас вцепилась в него с губительным инстинктом утопающего и, не будь у Казановы такой силы и самообладания, утянула бы его вместе с собой на дно. Каким-то образом ему удалось высвободиться, с большим трудом добраться до последнего из причальных столбов у замка Брагадина и в отчаянии ухватиться за него одной рукой, держа в другой мертвую или лишившуюся сознания женщину. Казанова закричал, призывая на помощь людей, смутно видневшихся на причальных ступенях.

Марко с сенатором — а затем и слуги — выскочили из замка вслед за Казановой и сумели вытащить троих мужчин. Двое оказались гондольерами, а третий — нанявшим их человеком, который выглядел сейчас крайне нелепо: бритоголовый, без парика, в насквозь промокшем шелковом костюме. Среди поднявшегося гомона и сумятицы отчетливо звучали голоса гондольеров, громко утверждавших, что на них намеренно наехало какое-то судно.