Дэвид Николс - Мы

У меня вдруг зазвенело в ушах, сдавило грудь, а в душу прокрались страх и тревога, настолько сильные, что я поспешил покинуть зал. Лучше бы мне вообще не видеть эту живопись, лучше бы она осталась на стенах того далекого заброшенного дома! Я не суеверный человек, но было в этих картинах нечто мистическое. У меня оставалось всего десять минут, но я чувствовал, что остро нуждаюсь в противоядии, а потому быстро поднялся наверх, прошел по главному коридору, бросая взгляд то направо, то налево в поисках спокойного места, где можно было бы привести в порядок мысли. Справа находился зал Веласкеса, и я подумал, что мне, возможно, не помешает хоть минуточку посидеть перед картиной с маленькой девочкой, чтобы навести порядок в голове.

Но по сравнению с ранним утром в галерее уже было полным-полно посетителей, и картина оказалась скрыта за спинами туристов. И все-таки я сел и попытался снова собраться с мыслями, прикрыв для этого глаза рукой, а потому не сразу почувствовал, что рядом кто-то есть, но когда поднял голову, то увидел своего собственного сына, который стоял прямо напротив меня и говорил те самые слова, которые мечтает услышать любой отец:

— Боже мой, папа, почему ты не можешь просто оставить меня в покое?

159. Пасео дель Прадо

— Привет, Алби. Это я!

— Папа, я пока еще не слепой.

— Я искал тебя повсюду. Очень рад тебя видеть. Я…

— А где Кейт?

— Алби, Кейт не приедет.

— Не приедет? Она же послала мне сообщение.

— Да, я был рядом.

— А почему она не приедет?

— Ну, Алби, если честно, она и не собиралась приезжать.

— Ничего не понимаю. Она что, напарила меня?

— Нет, она тебя не напарила…

— Выходит, это ты меня напарил?

— Не напарила, а помогла, Кейт помогла. Помогла мне найти тебя.

— Но я вовсе не хотел, чтобы ты меня находил.

— Да, я понимаю. Но твоя мама волнуется, и я думал…

— Если бы я хотел, чтобы ты меня нашел, то сообщил бы, где нахожусь.

— И тем не менее мы очень волновались за тебя, твоя мама и я…

— Но то сообщение, я решил… Я решил, что Кейт беременна!

— Да, у тебя вполне могло создаться такое впечатление…

— Я решил, что стану отцом!

— Да, сообщение содержало определенные намеки. Мне очень жаль.

— А ты хоть представляешь себе, что я при этом чувствовал?

— Собственно говоря, имею некоторое представление.

— Мне всего семнадцать! Я едва не рехнулся!

— Да, я понимаю, что это стало для тебя потрясением.

— Твоя идея?

— Нет!

— Тогда, скажи, папа, кто замутил всю эту подлянку?

— Эй, Алби, прекрати сейчас же! — (На нас уже начали оборачиваться, а музейный смотритель явно насторожился.) — Может, стоит пойти куда-нибудь еще?..

Похоже, Алби тоже об этом подумал, он оторвался от меня и, набычившись, припустил к выходу навстречу потоку туристов, внезапно заполонивших атриум. Я поспешил за ним, то и дело бросая «scusi»[61] «por favor»[62], пока мы наконец не оказались на улице, с ее удушающей жарой и нестерпимо ярким светом, и, спустившись по лестнице, не направились в сторону широкой аллеи рядом с музеем.

— Мне будет гораздо легче все объяснить, если мы сможем где-нибудь сесть.

— А чего там объяснять? Я хочу побыть в одиночестве, чтобы подумать, а ты мне не даешь.

— Мы волновались!

— Вы волновались, потому что не доверяете мне. Вы никогда мне не доверяли…

— Мы просто хотели знать, где ты находишься и что с тобой все в порядке, вполне естественное желание. А ты бы предпочел, чтобы мы не беспокоились?

— Папа, ты всегда так говоришь! Сразу после того, как наорешь на меня и пригрозишь мне пальцем, и все по тому, что вы беспокоитесь! «Мы беспокоимся», — говоришь ты, закрывая мне лицо подушкой и не давая дышать!

— Алби, не стоит драматизировать! Интересно, когда это я?.. Алби… — Он шел так быстро, что мне было за ним не угнаться. — Пожалуйста, не могли бы мы… Было бы гораздо проще, если бы мы могли… — Я остановился, согнулся, руки на коленях, надеясь, что Алби не исчезнет. А когда поднял глаза, то обнаружил, что он стоит рядом и нетерпеливо роет пяткой дорожку. — Я хотел… извиниться… за то, что сказал тебе в Амстердаме…

— А что именно ты сказал в Амстердаме, папа? — спросил он, и я понял, что сын отнюдь не намерен облегчить мне задачу.

— Алби, не сомневаюсь, что ты все прекрасно помнишь.

— Просто хотелось бы уточнить…

У меня со лба прямо на дорожку тек пот. Я увидел, как капли ударяются о землю, и сосчитал их: одна, две, три.

— Я сказал, что хочу извиниться за своего сына. А теперь я говорю, что это не так. Да, я считаю, что ты хватил через край, да, я считаю, что не стоило затевать драку, но я не совсем правильно выразился и теперь собираюсь попросить у тебя прощения. Лично. За это. И за все те прошлые разы, когда моя реакция была неадекватной. Последнее время я был в таком напряжении… на работе, ну и дома тоже, и… В любом случае. Я виноват. Прости. Ты принимаешь мои извинения?

— Нет.

— Понимаю. А могу я узнать почему?

— Я считаю, ты не должен извиняться за то, что на самом деле думаешь.

— Алби, а что я на самом деле думаю?

— Что я тебе только мешаю.

— Алби, как ты можешь так говорить?! Ты мне очень, очень дорог. Извини, что я не всегда умею выразить свои чувства, но ты наверняка понимаешь…

— Папа, все, что ты делаешь, все, что ты говоришь мне… буквально пронизано… презрением, от тебя постоянно исходят неприязнь и раздражение…

— Разве? Не думаю, что есть…

— И вообще, ты меня вечно принижаешь и критикуешь…

— Ох, Алби, ты ошибаешься. Ведь ты мой мальчик, мой дорогой мальчик…

— Господи, да я вроде даже не твой любимый ребенок!

— Алби, ты о чем?

Он резко выдохнул через нос, губы вытянулись в трубочку, в детстве у него всегда становилось такое лицо, когда он пытался сдержать слезы.

— Я видел фотографии, которые вы припрятали. Я видел, как ты и мама смотрите на них с тоской.

— Алби, у нас и в мыслях не было что-либо припрятывать. Мы же тебе их показывали.

— А тебе не кажется это странным?

— Отнюдь!!! Ни в малейшей степени. Мы никогда не скрывали правды о твоей сестре. Ведь то, что она существовала, не есть страшная тайна — это было бы ужасно! Да, мы любили Джейн, когда она родилась, а теперь мы любим тебя, и ничуть не меньше.

— За исключением того, что она ни разу не обосралась, ведь так? Она ни разу не опозорила тебя на людях, ни разу не облажалась в школе. Она должна была стать идеальной, тогда как я, твой сын, — раздолбай…

И тут я, грешным делом, рассмеялся. Нет, конечно не злобно, но уж больно мелодраматично выглядела эта самая подростковая жалость к себе…

— Не смей надо мной смеяться! Не смей! Разве ты не понимаешь, ты только и делаешь, что демонстрируешь, какой я, по-твоему, недоумок!

— Я вовсе не считаю тебя недоумком…

— Но ты сам мне это говорил! Говорил, говорил! Прямо в лицо!

— Разве?

— Да, папа, говорил! Говорил!

Что ж, вполне допускаю, что действительно говорил, хотя от силы раз или два.

Я закрыл глаза. И неожиданно почувствовал себя очень усталым, очень печальным и очень далеко от дома. Меня вдруг захлестнуло осознание тщетности предпринятых усилий. Я уговаривал себя, что еще не поздно, что еще есть время исправить прошлые ошибки — визгливые нотки в голосе и оскаленные зубы, равнодушие и неосторожные замечания. Я сожалел, конечно, сожалел о словах, сказанных сгоряча, о сделанных мной вещах, но за всем этим всегда стояло… ведь очевидно, что всегда стояло…

Я тяжело опустился на каменную скамейку. Старик на скамейке.

— Ты в порядке? — спросил Алби.

— В порядке. Все отлично. Я просто… очень, очень устал. Путешествие было очень длинным.

Он подошел и остановился напротив:

— А что это у тебя на ногах?

Я вытянул ногу и повертел ею из стороны в сторону:

— Тебе нравится?

— Ты выглядишь нелепо.

— Да, я знаю. Алби, Эгг, может, все-таки присядешь на минутку? Только на минутку, а потом иди куда хочешь. — (Он посмотрел налево, потом направо, уже обдумывая план побега.) — На сей раз я больше не буду тебя преследовать. Клянусь! — (Он сел.) — Алби, даже не знаю, что тебе и сказать. Я надеялся, что нужные слова сами найдутся, но, похоже, я оплошал и не справился с этой работой. Не смог выразить все, что хотел. Надеюсь, ты знаешь, я искренне раскаиваюсь, что сказал то, чего не следует говорить. И не сказал того, что следовало сказать. Нередко это даже хуже. Надеюсь, ты тоже в чем-то раскаиваешься. Ведь с тобой, Алби, нам иногда было весьма непросто.

Он понуро опустил плечи:

— Да. Я знаю.