Эдвард Форстер - Избранное

— Доброе утро, доктор. Ну, прочистите мне мозги? — начал он донельзя игриво, потом бросился в кресло, прикрыл глаза и разрешил: — Начинайте. — Он жаждал исцеления как манны небесной. И предвкушение встречи с доктором как-то ободряло его во внутренней борьбе с вампиром из Пенджа. Главное — прийти в норму, а там ему никакой вампир не страшен. Скорее бы погрузиться в состояние гипноза, там его личность подвергнется едва уловимой переплавке. Самое малое — его ждет пятиминутное забвение, а уж доктор тем временем постарается проникнуть в глубь его «я».

— Сейчас начнем, мистер Холл. Прежде скажите, как вы?

— Как обычно. Гуляю, делаю упражнения на воздухе. На горизонте все тихо.

— Доставляет ли удовольствие общество женщин?

— В Пендже были кое-какие дамы. Я провел там всего одну ночь. На следующий день после нашей с вами встречи, в пятницу, я вернулся в Лондон, то есть к себе домой.

— Кажется, вы намеревались побыть у друзей подольше?

— Намеревался.

Ласкер Джонс присел на подлокотник кресла.

— Попробуйте расслабиться, — попросил он негромко.

— Да, пора.

Доктор проделал те же пассы, что в прошлый раз.

— Мистер Холл, вы погружаетесь в состояние гипноза?

Последовала долгая пауза, потом мрачным голосом Морис нарушил тишину:

— Не уверен.

Они повторили попытку.

— В комнате темно, мистер Холл?

— Темновато, — подтвердил Морис, надеясь, что гипноз начал действовать. В комнате и вправду стало чуть темнее.

— Что видите?

— Разве я должен что-то видеть, если в комнате темно?

— Что вы видели в прошлый раз?

— Картину.

— Правильно, а еще?

— Еще?

— Да, что еще? Тре… тре…

— Трещину в полу.

— А дальше?

Морис чуть поерзал в кресле и сказал:

— Дальше я через нее перешагнул.

— А дальше?

Он не ответил.

— Дальше? — настойчиво потребовал голос.

— Я вас хорошо слышу, — остановил его Морис. — Беда в том, что я не могу отключиться. Поначалу резкость чуть-чуть нарушилась, но сейчас сон как рукой сняло. Может, попробуете еще разок?

Новая попытка тоже не увенчалась успехом.

— Что, черт возьми, могло случиться? На той неделе вы меня вышибли с первого шара. А сейчас в чем дело?

— Вы не должны сопротивляться.

— И не думаю.

— По крайней мере внушению вы поддаетесь хуже.

— Я не разбираюсь в вашей терминологии, но знаю одно: в глубине души я очень хочу излечиться, клянусь вам. Мне надоело быть никому не нужным изгоем, я хочу быть как все…

Они попробовали еще раз.

— Вы говорили, в двадцати пяти случаях из ста вас постигает неудача. Неужели я — один из них?

— На прошлой неделе у нас кое-что получилось, но от внезапных разочарований тоже никто не застрахован.

— Вот, значит, кто я — внезапное разочарование. Ничего, не горюйте, главное не сдаваться, — загоготал он нарочито.

— Я и не предлагаю вам сдаваться, мистер Холл.

Но их снова ждал провал.

— Что же со мной будет? — произнес Морис вдруг ослабевшим голосом. В нем слышались нотки отчаяния, но у мистера Ласкера Джонса был ответ на любой вопрос.

— Боюсь, вам придется перебраться в страну, где принят кодекс Наполеона.

— Не понял.

— Например, во Францию или Италию. Там гомосексуализм уже не считается преступлением.

— То есть француз может соединиться с другим мужчиной, и их не отправят в тюрьму?

— Соединиться? Вы хотите сказать — жить друг с другом? Если оба совершеннолетние и пристойно ведут себя на людях — безусловно, это возможно.

— А в Англии такой закон когда-нибудь примут?

— Сомневаюсь. К человеческой природе Англия обычно бывает глуха.

Морис понял. Он и сам англичанин и осознал суть проблемы, только прочувствовав ее на собственной шкуре. Он обреченно улыбнулся.

— И какой же вывод? Люди, подобные мне, были, есть и будут, и они всегда подвергаются преследованиям?

— Вы правы, мистер Холл. Психиатры предлагают другое определение: всегда были, есть и будут люди самых разных типов. И помните: в Англии представителей типа, к которому принадлежите вы, в свое время приговаривали к смертной казни.

— Вот как? Но, с другой стороны, они легко могли ускользнуть от правосудия. Тогда Англия еще не была застроена полностью, укромных мест, куда не добирались власти, хватало, такие, как я, вполне могли податься в леса, стать разбойниками.

— Интересно. Я об этом не думал.

— Это лишь мое предположение, — сказал Морис, расплачиваясь. — Мне вдруг показалось, что с греками — фиванскими отрядами и им подобными — не так все просто. А что, чем не объяснение? Не представляю, что еще могло их объединять, особенно когда они принадлежали к разным сословиям.

— Интересная теория.

Вдруг с языка сорвалось:

— Я с вами не откровенен.

— Я догадался, мистер Холл.

Как все-таки с ним легко! Лучше иметь дело с наукой, чем выслушивать сочувственные вздохи… если, конечно, это наука.

— После моего к вам визита я согрешил с… он всего лишь егерь. Но как быть дальше, я не знаю.

— Едва ли я могу вам что-то посоветовать.

— Понимаю. Но… может, это он затягивает меня и не позволяет заснуть? Такое возможно?

— Никого нельзя затянуть против его воли, мистер Холл.

— У меня такое чувство… я уже был готов погрузиться в гипноз, а он меня остановил… может быть, потому что… глупо, конечно, но у меня в кармане лежит его письмо… прочтите, я уже и так рассказал вам достаточно. Я словно стою на вулкане. Он — человек необразованный… но я полностью в его власти. У него есть основания подать на меня в суд?

— Я не адвокат, — раздался бесстрастный голос, — но в этом письме не вижу никакой угрозы. Лучше обсудите это с вашим стряпчим, а не со мной.

— Знаете, у меня с души словно камень свалился. Будьте добры, попробуйте загипнотизировать меня еще раз. Я очистился, может быть, теперь получится. Хотел исцелиться, не раскрывшись. Интересно, один человек может подчинить себе другого, проникнув в его сон?

— Я попробую, но при одном условии: вы мне расскажете все, ваша исповедь должна быть полной и исчерпывающей. В противном случае это просто трата времени — моего и вашего.

Морис начал рассказывать и не пощадил ни своего любовника, ни себя. Едва ли исповедь могла быть более исчерпывающей. После столь подробного рассказа очарование той ночи предстало неким мимолетным, вульгарным наваждением, нечто похожее случилось с его отцом тридцать лет назад.

— Что ж, садитесь.

До слуха Мориса донесся легкий шум, он резко повернулся.

— Это мои дети играют наверху.

— Я того и гляди начну верить в привидения.

— Это всего лишь дети.

Снова нависла тишина. Послеполуденное солнце отражалось желтизной от полированной крышки бюро. На ней Морис и сосредоточил свое внимание. Прежде чем возобновить свои пассы, доктор взял письмо Алека и торжественно сжег его дотла на глазах у Мориса.

Ничего не произошло.

Ублажив тело, Морис фактически подтвердил, что дух его извращен и самому ему нет места среди паствы нормальных людей. Полный раздражения, он бормотал: «Одно непонятно, одного я не могу постичь: как простой деревенский парень мог столько обо мне знать? Каким образом поразил меня громом именно в ту ночь, когда я был совершенно беззащитен? Я бы ни за что не позволил ему прикоснуться ко мне, будь дома мой друг — все-таки я худо-бедно джентльмен, престижная школа, Кембридж и все такое… неужели я действительно был с ним? Уму непостижимо!» В свое время, когда над ними довлела страсть, надо было удержать возле себя Клайва, не отпускать его. А теперь… Морис утратил последнюю надежду на спасение — прощаясь, доктор безучастно обронил: «Свежий воздух и физические упражнения иногда творят чудеса». Доктора уже ждал следующий пациент, случай Мориса не интересовал его ни в малейшей степени. В отличие от доктора Барри он вовсе не был шокирован, скорее утомлен, и это отклонение от нормы раз и навсегда выветрилось у него из головы.

Когда Морис спускался по ступенькам, к нему словно подлетел дух — возможно, это был он сам из прежних лет, потому что откуда-то из глубин его горюющей души возник голос, звучавший с кембриджским акцентом. Этот молодой и беззаботный голос словно корил его — не ешь себя поедом, в кои веки дал себе волю, не стал перечить своим желаниям. Неожиданно возле парка появился экипаж с королем и королевой, Морис остановился, обнажил голову… и тут же проникся к коронованным особам глубочайшим презрением. Преграда, отделявшая его от «нормальных» людей, словно открыла ему свою другую грань. Стыд и страх улетучились. Ведь леса, ночная тьма — на его, а не на их стороне. Именно они окружены забором, а не он. Как он ошибался в прошлом! За это и расплачивается по сей день… Ошибался, потому что хотел усидеть на двух стульях, насладиться двумя мирами сразу. «Но не могу же я отказаться от своего класса», — настаивал он.