Дэвид Николс - Мы

Неуверенное продвижение вперед моего сына сопровождалось дальнейшим охлаждением наших отношений. Тот небольшой физический контакт, который когда-то между нами существовал — я любил его щекотать и держать за руку, — по мере того как наши отношения становились все более натянутыми, постепенно сошел на нет, и я, к своему удивлению, обнаружил, что мне этого отчаянно не хватает, особенно возможности держаться за руки. Я никогда не был горячим поклонником борьбы, поскольку она всегда чревата проломленным черепом и вывихнутым запястьем, но сейчас даже моя рука, лежащая у него на плече, решительно отвергалась, с ворчанием или недовольной гримасой. Теперь двери спальни и ванной комнаты запирались на замок, и, вместо того чтобы по уикэндам приказывать сыну живо отправляться в постель, я говорил «спокойной ночи» и оставлял их вдвоем внизу на диване, голова Алби на коленях у Конни, или наоборот. Всем спокойной ночи! Я сказал: «Спокойной ночи»! Спокойной ночи!

Я собирался с духом, чтобы мужественно встретить вступление сына в отрочество, но пубертатный период грянул, словно дотоле тлевшая гражданская война. Мы постоянно ссорились. Для иллюстрации достаточно одного примера. Я пытался обосновать, почему естественные науки и математика, возможно, сделают его более востребованным специалистом, нежели театр или вообще искусство. Согласен, банальнейшая дискуссия, такие ведутся во многих семьях, но Конни на сей раз была в Лондоне, что придало нашему спору нежелательную остроту.

— Моя точка зрения такова, — сказал я. — Посади среднего человека в комнату, где есть кисти для рисования или камера, предоставь ему сцену, дай карандаш и бумагу, и он непременно чего-нибудь да достигнет. Возможно, это будет неумело, бездарно, непрофессионально либо, наоборот, обнаружит некий потенциал, но любой, буквально каждый, может сварганить картинку, или стишок, или фото, или нечто в этом роде. Но посади этого человека в комнату с центрифугой, лабораторным оборудованием и химикатами — и он не произведет ничего, ничего стоящего, ну разве что… куличики из песка. И все потому, что наука основана на методологии, она требует рвения, прилежания и усердной учебы. Она гораздо сложнее. Просто сложнее. Факт есть факт.

— По-твоему выходит, что если ты ученый, то, значит, и самый умный? Умнее других?

— В моей области — да! А по-другому и быть не может! Вот для чего я и учился, вот для чего десять лет ночами сидел над книгами. Чтобы быть лучшим в своем деле.

— Значит, если я брошу учить предмет, который ненавижу и который решительно не понимаю, ты будешь обо мне хуже думать?

— Я буду думать, что ты не проявил надлежащего упорства. Я буду думать, что ты слишком рано сдался.

— Ты будешь думать, что я выбрал более легкий путь?

— Может быть…

— Типа струсил…

— Я так не говорил. Почему ты передергиваешь мои слова?..

— Делая то, что хорошо получается у меня, а не то, что хорошо получается у тебя?

— Нет, делая то, что легко, а не то, что тяжело. Ведь так приятно решать сложные задачи, включать голову, напрягать мозги.

— Выходит, то, что могу делать я, может делать любой? Типа тут нет ничего особенного.

— Возможно, и есть, что отнюдь не означает, будто ты сумеешь заработать этим на жизнь. Успех приходит к тем, кто усердно работает и не боится трудностей. А я хочу, чтобы ты стал успешным.

— Как ты?

Он произнес это с некоторой издевкой, и я почувствовал, как в груди шевельнулось глухое раздражение.

— Будущее… Ну, оно не сулит ничего хорошего, Алби, ты даже не представляешь, насколько оно ужасно, и я хочу, чтобы ты был подготовлен к нему. Я хочу, чтобы ты приобрел навыки и знания, способные дать тебе возможность преуспеть и стать счастливым. Но боюсь, что твое увлечение раскрасками тебе не зачтется.

— Итак, подводя итог, — часто моргая, произнес он, — ты хочешь, чтобы я испугался до мокрых штанов…

— Алби!

— …и принимал решения, повинуясь исключительно страху, потому что в принципе я бездарен.

— Нет, ну, возможно, у тебя и есть некоторый талант, но это тот самый талант, похвастаться которым могут миллионы людей. Миллионы! Вот и все.

Наверное, я выбрал не слишком удачные слова. Наверное, данный пример выставляет меня не в лучшем свете, каюсь. Но как насчет обвинений в мой адрес, будто я хотел сделать из него того, кем он не является? Ну да, конечно хотел. Потому что, право слово, родители — на то они и родители, чтобы формировать личность своего ребенка!

154. Каким должен быть отец

Мы с Конни вечно препирались. Совместное воспитание Алби со всей остротой выявило несхожесть наших характеров — несхожесть, которая казалась даже забавной в те беззаботные дни, перед тем как мы стали родителями. Конни, с моей точки зрения, до неприличия наплевательски относилась к соблюдению формальностей и придерживалась политики невмешательства. Ну, если провести аналогию с ботаникой, то она представляла себе ребенка как нераспустившийся цветок; словом, родители обязаны обеспечить достаточно света и воды, а затем отойти в сторонку и наблюдать. «Он может делать все, что захочет, — говаривала она, — до тех пор, пока он счастлив и спокоен». Я же, со своей стороны, наоборот, полагал, что цветок следует привязать к бамбуковой палочке, обрезать лишние побеги и включить искусственный свет; если растение от этого становится только сильнее и жизнеспособнее, тогда почему бы и нет? Само собой, Конни лестью и уговорами усаживала-таки его за домашнее задание, и тем не менее она считала, что рано ли поздно его природные способности и таланты проявятся и без посторонней помощи. Я не верил в таланты от Бога. Что до меня, то мне ничего не доставалось с Божьей помощью, даже наука. Нет, я должен был упорно учиться, зачастую со стоявшими над душой родителями, а потому не видел причины, почему бы этого не делать и Алби.

И Алби иногда просто сводил меня с ума, да-да, в буквальном смысле слова; вечно хнычущий, безответственный, ленивый — так неужели я был настолько деспотичным и мрачным, настолько несдержанным и угрюмым? Я встречался с отцами других ребят на школьных мероприятиях, спортивных соревнованиях или благотворительных барбекю, отмечал их покровительственное отношение к сыновьям, их добродушное подтрунивание — примерно так футбольные менеджеры обхаживают молодых перспективных игроков. Я наблюдал за ними в поисках ключа к разгадке тайны.

Отец Райана, лучшего друга Алби, работал на ферме; красивый, коротко стриженный, нередко с обнаженным торсом, по поводу и без повода, вечно пахнущий пивом и машинным маслом. Майк был вдовцом, растил сына в убогой хибаре на окраине деревни, и Алби был просто влюблен в эту парочку, он ходил к ним после школы играть в дикие видеоигры — в дом, где окна были непременно зашторены, а закупка провизии на неделю осуществлялась на ближайшей бензоколонке. Как-то вечером я отправился туда забрать Алби; проехал мимо трейлера, раскуроченных автомобилей и мотоциклов, а также лающих собак и в результате обнаружил Майка, как всегда без рубашки, в кресле на веранде: он лениво покуривал, причем явно не табак.

— Привет, Майк! А где там у нас Алби?

Он приветственно поднял банку пива:

— Последний раз я его видел на крыше.

— О’кей. На крыше?

— Там, наверху. Они тренируются стрелять по мишеням.

— О… Ну ладно. У них там что, ружье?

— Мое пневматическое старье.

И в тот же самый момент что-то просвистело мимо моего уха и пулька отскочила от бетономешалки и отрикошетила в нескошенную траву. Задрав голову, я увидел ухмыляющуюся рожицу Алби, которая мгновенно исчезла за водосточной трубой.

— Ну что я могу сказать? — произнес Майк. — Мальчишки на то и мальчишки.

Тем летом дом Райана стал для Алби чем-то вроде рая, а отец Райана — чем-то вроде божества. Он разрешал им водить фургон, лазить по высоченным деревьям, уходить на ночную рыбалку; он возил их в каменоломни, причем мальчишки тряслись в открытом кузове, сталкивал их с высоких скал в темную воду. Чем заржавленнее и острее предмет, чем сильнее оголены провода, тем лучше это подходило в качестве игрушки. Они занимались сваркой! Он разрешил им заниматься сваркой! Майк никогда не усаживал Райана возле себя, чтобы терпеливо объяснять ему периодическую таблицу химических элементов; на территории Майка не было никаких «школьных вечеров». О да, жить с Майком — это как сидеть на пороховой бочке.

— Мне кажется, Алби слишком много времени проводит у Райана, — заявил я после очередной инспекции, сопровождавшейся слезами, подкупом и скрытой злобой.

— Мы не можем ему запретить, — возразила Конни. — Запретный плод всегда сладок.

Подобное заявление я счел неуместным. Если мой отец что-либо запрещал мне, я четко понимал: нельзя значит нельзя.