Джеймс Баллард - Суперканны

Дверь дамского туалета открылась, и оттуда вышла молодая немецкая актриса, ее подвижные ноздри ходили над верхней губой, как шланги, втягивая последние пылинки порошка. Она перекинулась несколькими словами с лакеем, дав ему возможность оценить ее декольте.

Я стал подниматься по лестнице, утопая по щиколотку в темно-бордовом ковре. Успел добраться до промежуточной площадки, когда лакей оторвался от созерцания прелестей актрисы и прокричал:

— Monsieur, c'est privé…[31]

Стараясь не замедлять шага, я произнес:

— Monsieur Destivelle? Troisième étage?[32]

Приветственным жестом он позволил мне продолжать движение: подниматься следом за мной ему было лень. Я помедлил на первом этаже; миновал роскошные гостиные с позолоченными карнизами и мебелью в стиле ампир. Столы в столовой уже были накрыты, серебряные приборы лежали на своих местах. Дверь в буфетную была отворена, и оттуда доносились голоса кухонного персонала, перекрикивавшие всплески музыки с террасы. Официант, который, напевая что-то себе под нос, расставлял серебряные графинчики на сервировочном столике, даже не обратил внимания, как я вернулся на лестницу.

Следующий этаж имел заброшенный вид, неосвещенные коридоры были перегорожены деревянными барьерами. Я направился на третий этаж, где площадка переходила в просторную приемную, освещенную люстрами под высоким потолком. Вблизи слышались голоса — мужские и многоязычные. В боковой комнате на лакированном столике лежали карты и аэроснимки, и я остановился, чтобы рассмотреть подробный план Вара между Ниццей и Грасом. Участки, помеченные красным мелком, предполагалось включить в «Эдем-Олимпию», которая таким образом становилась крупным городом — больше самих Канн.

Открытые двери передо мной выходили в парадную гостиную. На столике черного дерева стоял телевизор, перед которым развалился на позолоченном кресле мужчина в смокинге. Не оборачиваясь, тот поднял руку и поманил меня. Я приблизился к своему отражению в каминном зеркале; под мягким воротником одолженной Франсес рубашки у меня болтался креповый галстук — что твой поэтический шейный платок.

— Заходите, Пол… Я как раз надеялся, что вы меня здесь найдете.

Уайльдер Пенроуз любезно приветствовал меня, отрывая свое массивное тело от кресла. Как и всегда, я был поражен тому, насколько он рад меня видеть. Он поднялся и обнял меня, ощупал карманы моего смокинга, словно в поисках спрятанного оружия. Пошлепал ладошкой по моей щеке, прощая меня за маленький обман, с помощью которого я пробрался на виллу. И я снова понял, что мне здесь предназначается роль наивного и впечатлительного младшего брата.

— Присоединяйтесь-ка ко мне. — Пультом от телевизора он указал на ближайшее кресло. — Ну, как там вечеринка?

— Нелегкий труд. Нужно бы мне было позаимствовать у вас кресло-каталку. Лакей вам сообщил, что я иду?

— Охранник, Пол, мы здесь помешаны на охране. Вы приходите сюда в костюме убийцы и спрашиваете, как найти председателя. Вам еще повезло, что вас не пристрелили.

— Я ищу Джейн. Она где-то здесь.

— Она отдыхает в одной из спален. Я вам объясню, как ее найти. — Пенроуз снова повернулся к телевизору. — Посмотрите-ка на эти съемки. Ручные камеры все время дергаются, но общее впечатление о происходящем получить можно.

— Последние лечебные классы?

— Ну да. Команды прекрасно работают.

Он нажал кнопку на пульте, и сцены насилия замелькали у меня перед глазами в быстрой прокрутке; все смешалось — несущиеся машины, бегущие ноги, двери, выбиваемые с петель, испуганные сонные арабы, онемевшие женщины на измятых постелях. Звук был выключен, но мне казалось, я слышу крики и удары дубинок. Лучи фар высветили троицу с оливковой кожей в подземном гараже — они лежали на бетонном полу, вокруг их голов растеклись лужицы крови.

— Жестокая штука. — Пенроуз поморщился и, выключив видео, с облегчением взглянул на темный экран. — Руководить лечебными классами становится все труднее. Хватит на сегодня.

— Если вы ради меня, то не выключайте.

— Не думаю, что вам стоит злоупотреблять этим. Это плохо для вашей нравственности.

— Я тронут. Вероятно, это единственный фильм в Каннах, подвергающийся цензурным изъятиям. И тем не менее вы смотрите и в самом деле мерзкие кадры.

— Не забывайте о контексте, Пол. Вы должны помнить об их терапевтическом воздействии. Обычная операция на сердце со стороны может показаться жутким кошмаром. Видеосъемки обманчивы: камера жадна до красного цвета, а потому все превращает в кровавую баню. — Поняв, что его аргументы не очень убедительны, он сказал: — Это ради доброго дела — ради «Эдем-Олимпии» и будущего. Более богатого, разумного, совершенного. И гораздо более творческого. Что такое несколько жертв, если в результате мы создадим еще одного Билла Гейтса или Акио Мориту{79}.

— Жертвам было бы приятно это услышать.

— А знаете, может, и приятно. Мелкие преступники, клошары, шлюхи со СПИДом — они и не ждут к себе другого отношения. Мы делаем для них благое дело — удовлетворяем их подсознательные ожидания.

— Значит, для них это тоже терапия.

— Отлично сказано. Я знал, что вы поймете. Жаль, что это не всем доступно. — Казалось, Пенроуз отвлекся на минуту — не прячась, он вгрызался в свой ноготь. — Все держать под постоянным контролем довольно затруднительно. Я чувствую, что грядут перемены. Слишком многие начинают смотреть на терапию как на спортивное мероприятие. Я пытаюсь им объяснить, что мне совсем ни к чему организовывать тут футбольную лигу. Я хочу, чтобы они больше пользовались воображением, а не ногами и кулаками.

— Цандер с вами согласится. Он считает, что вы возвращаете их в детство.

— Цандер — да. Его представление о преступлении связано с секретным счетом в швейцарском банке. Он никак не может понять, почему мы развиваем это направление, не используя его ради какого-нибудь полезного дела. В некотором смысле он довольно опасен.

— Но в его рассуждениях есть что-то здравое. Любая игра возвращает человека в детство, особенно если вы играете с собственной психопатией. Начинаете с того, что грезите об «юберменш»[33], а в конце концов размазываете свое говно по стенам спальни.

— Вы правы, Пол. — Пенроуз торжественно пожал мою руку, кивая в сторону пустого телевизионного экрана. — Нашим друзьям в кожаных куртках надо работать еще напряженнее и научиться прокладывать дорогу в самые темные глубины своих сердец. Мне самому противно, но я должен жать на собачку, пока нервные струны не запоют от злости…

Он повернулся к окну — ракета фейерверка просвистела в ночном воздухе и взорвалась гирляндой малиновых огней. На его щеках заиграли цветные тени, поблекшие, когда ракета, истратив свой запал, упала на землю. Он, казалось, был заведен больше, чем когда-либо прежде, его раздражала лень администраторов, их недостаточная воля к безумию. Сидя в своем официальном тронном зале, он чувствовал, что готов сдаться на милость победителю — осторожности административного разума. И хотя я ненавидел все, что он сделал, и ненавидел себя за то, что не донес о нем французским властям, я едва ли не жалел его. Человечество, погрязшее в своей посредственности, никогда не поднимется до тех высот безумия, какие нужны Уайльдеру Пенроузу.

— Пол… — Он вспомнил обо мне, о том, что я сижу рядом с ним в смокинге Гринвуда. — Ведь вы искали Джейн?

— Гальдер видел ее. Он сказал, что у нее усталый вид.

— Это был не фильм, а пытка. Швейцарские банкиры не понимают, что нужно людям, — они общаются только с миллиардерами и военными преступниками. Джейн слишком много работает. Ей бы нужно поступить в одну из лечебных групп для женщин.

— Есть и такие?

— Я шучу, Пол… по крайней мере, надеюсь, что шучу. — Он проводил меня до двери — радушный член клуба и его дорогой гость. — Если говорить о женщинах, то система навязываемой психопатии у них уже есть. Она называется «мужчины».

Я остановился у столика-карты с его видением разросшейся «Эдем-Олимпии».

— Жать на собачку… убийства, которые мы видели, — часть этого?

— Убийства?

— На видео, что вы смотрели. Три араба в гараже — они были чертовски похожи на покойников.

— Нет, Пол. — Пенроуз опустил голову, его зрачки избегали моего взгляда. — Уверяю вас, все они живы. Как и всегда, они получили крупное денежное вознаграждение. Смотрите на них как на статистов в кино, получающих деньги за несколько неприятных минут.

— Постараюсь. Значит, убийств не было?

— Нет. С чего вы взяли? Вы там поосторожнее с Цандером. Он несчастный человек, раздираемый чувством обиды. Некоторые его привычки просто отвратительны. Возможно, он единственный природный психопат в «Эдем-Олимпии».