Джеймс Баллард - Суперканны

— Мне это и в самом деле приходило в голову.

Мы добрались до виллы Гримальди и у ворот попали в натуральную пробку. В темноте важные гости, сидевшие в своих лимузинах, казались отпрысками свергнутых королевских династий. Охранники в формах «Эдем-Олимпии» взяли у Франсес приглашение и указали путь на дорожку, где она вверила свой БМВ целому отряду сверхуслужливых парковщиков.

Три выложенные мрамором террасы (нижняя — с бассейном) выходили на лужайку, спускавшуюся к заливу Ле-Напуль. Под нами лежали Канны — средоточие света; Круазетт спускалась к морю — словно огромный поток лавы, скатившись с горы, поджег кромку воды. Дворец фестивалей напоминал вторичную кальдеру, а вращающийся стробоскоп на его крыше выплескивал на Вье-Пор красочный фонтан.

Мы с Франсес двинулись вперед, ослепляемые вспышками неестественного цвета фейерверков. На террасы набилось пять сотен гостей, некоторые танцевали под африканскую музыку, другие угощались шампанским и канапе. На вечеринке царила атмосфера вымученного приятельства, иллюзия веселья, которая казалась частью сложного социального эксперимента.

На нижней террасе расположились наименее важные гости — начальники местных полицейских отделений, магистраты и ведущие муниципальные чиновники. Они и их ухоженные жены стояли, повернувшись спиной к Круазетт, и мрачно взирали на артистов, режиссеров и прокатчиков, расположившихся на средней террасе. Никого из артистов я не узнал — это были честолюбивые дебютанты, еще готовые брататься с публикой, но уже проявляющие нервную кокетливость знаменитостей, вынужденных мириться с тем, что никто их не узнает и не видел их внеконкурсных фильмов. Они же в свою очередь ревниво наблюдали за верхней террасой. Там находилась элита продюсеров, банкиров и инвесторов, которым приходилось сносить этот шум — коллективный гул неразборчивых голосов. Каннский кинофестиваль, как и фестиваль Американской киноакадемии в Лос-Анджелесе, мгновенно породнил их с заблуждением, будто кино и деньги — вещи между собой никак не связанные.

— Ну, гости-то здесь, — прокричал я на ухо Франсес. — А где хозяева?

— Эта вечеринка из разряда тех, на которых не бывает хозяев. — Франсес провела рукой по моему смокингу. — Мне пора работать, Пол. Надеюсь, ты найдешь Джейн. Если нет — можешь отвезти меня домой…

Она нырнула в толпу, и сразу же за ней потянулась свита похотливых ухажеров. Сориентировавшись, я понял, что она старается избежать куда как более серьезного обожателя, видевшего ее прибытие. С верхней террасы по ступенькам неуверенно спускался Паскаль Цандер, которого поддерживал вездесущий Гальдер с рацией в руке. На шефе службы безопасности был смокинг и галстук, но вид у него был растрепанный — одеваться ему явно пришлось в спешке. Он обильно потел и озирался, как водевильный актер, который, появившись через люк, вдруг понял, что оказался не на той сцене.

— Гальдер, — я поймал его за руку. — Джейн здесь?

— Мистер Синклер?.. — Удивленный Гальдер скользнул взглядом по моему смокингу, отметил потертые швы и английский покрой. Он заглянул мне в лицо, решив, что я неубедительно пытаюсь выдать себя за кого-то другого.

— Гальдер, моя жена?..

— Доктор Джейн? Она появилась два часа назад. Я думаю, она уже уехала домой.

— Она что, устала?

— Возможно. Фильм был длинный. — Гальдер отвечал уклончиво. — Ей нужно было… отдохнуть.

— Но она не заболела?

— Я не врач, мистер Синклер. Она была в порядке.

Мне на плечо опустилась тяжелая рука.

— Конечно, она в порядке. — Паскаль Цандер качнулся в нашу сторону и столкнулся с Гальдером. Потом выровнялся и прислонился ко мне, словно дирижабль — к причальной мачте. — Я видел ее пять минут назад.

— На вилле Гримальди? Отлично.

— Для меня не отлично. — Цандер покорно пожал плечами. — Найдите ее, мистер Синклер. Она хороший врач.

— Знаю.

— Знаете? — Цандер смерил меня косоватым взглядом, заинтересовавшись моим смокингом. — Да, вы — муж. Я ей звоню каждый день. Мы говорим о моем здоровье.

— У вас что-то не так?

— Все не так. Но не с моим здоровьем. Я наблюдаюсь у Джейн, мистер Синклер. Она берет у меня анализы мочи, изучает мою кровь, заглядывает мне во всякие интимные места.

— Она человек очень дотошный.

— Она очень серьезная женщина. — Цандер прислонился ко мне и грубо прошептал в самое ухо: — Как мужчина может жить с серьезной женщиной? У нее не хватает одного — постельного воспитания.

Он сжал мое плечо свое крупной рукой, потом, обретя равновесие, вдохнул ночной воздух. Ему все надоело, и он был пьян, но не так сильно, как делал вид, а еще он чувствовал, что Гальдер наблюдает за ним, как собака-охранник на поводке у нового хозяина. Как ни ловок он был, меня удивляло, что этого упитанного пляжного Берию назначили исполняющим обязанности шефа службы безопасности. Его сила заключалась в тактической нахрапистости.

— У людей в «Эдем-Олимпии» слишком много игрушек, — доверительно сообщил он и, взяв меня под руку, подвел к краю террасы, где оркестр и фейерверк производили не так много шума. Компания жен полицейских начальников принялась раскачиваться под музыку, пританцовывая вокруг своих снисходительных мужей; Цандер сделал брезгливый жест в их сторону. — Мне приходится быть их нянькой, их nounou, которая зовет их домой из садика. Мне приходится вытирать им сопли. А если попка грязная — то и попку. А они меня за это не любят.

— Вы знаете, где они прячут свои игрушки?

— Они слишком маленькие, чтобы играть в опасные игрушки. Уайльдер Пенроуз превращает их в детей. Это глупо, мистер Синклер. Если бы кто-нибудь отправился в Токио или Нью-Йорк и рассказал, в какие игрушки здесь играют… что бы они об этом подумали?

— Полагаю, они бы заинтересовались.

— Добрые имена их компаний… «Ниссан», «Кемикал Бэнк», «Ханивелл», «Дюпон». Они бы дорого заплатили, чтобы сохранить свои добрые имена. — Цандер показал на группку стоящих поблизости магистратов, по-судейски хранивших молчание, пока официант наполнял их бокалы шампанским. — Мы должны предоставить преступления профессионалам. Они счастливы работать на нас, но психиатрам они не верят. Психиатрия — для детей, которые писаются в кроватку…

— Поговорите с Пенроузом. Ему будет интересно это услышать.

— У него политические амбиции. В душе он — Бонапарт. Он считает, что теперь все — психология. Но его собственная психология… он никак не решится приступить к настоящей проблеме — собственной психологии. — Цандер, словно заинтересовавшись выделкой шва, помял пальцами лацкан моего смокинга. — Вы неплохо поработали, мистер Синклер. Столько всего узнали о вашем друге. Этот трагический английский доктор…

— Вы почти все и так знали.

— Я пытался вам помочь. Разве Гальдер не был полезен?

— Как и всегда. Он бы мог возглавить туристическое бюро. В последнем действии он отвел себе ведущую роль.

— Я об этом слышал. Он очень честолюбив — хочет занять мое место. — Он махнул Гальдеру, который наблюдал за ним с другой стороны бассейна. — Милый парнишка. Думает, что он — немец, так же как я думаю, что я — француз. Мы оба ошибаемся, но моя ошибка побольше. Он для французов nègre, а я — араб. — Он скользнул мрачным взглядом по собравшимся, потом взял себя в руки; он прекрасно осознавал собственную порочность, и это придавало ему уверенность. — Мы можем быть полезны друг для друга, мистер Синклер. Теперь, когда вы работаете на меня…

— Я на вас работаю?

— Естественно. Загляните ко мне, я вам расскажу кое-что о докторе Гринвуде. А может, и о ваших соседях…

Он, покачиваясь, пошел прочь сквозь толпу гостей, любезный и хитрый, таким он мне почти нравился.

За шефом службы безопасности наблюдали не только мы с Гальдером. На балконе третьего этажа виллы Гримальди, оглядывая собравшуюся на верхней террасе публику и поправляя запонки своей рубашки, стоял Ален Делаж. Рядом с ним был Оливье Детивель, пожилой банкир, сменивший убитого Шарбонно на посту председателя совета директоров холдинговой компании «Эдем-Олимпия». Они оба наблюдали за перемещениями Цандера, который продирался сквозь толпу, обнимая каждую улыбнувшуюся ему женщину. Детивель поговорил с кем-то по мобильному телефону, а потом вместе с Делажем удалился в дом. Несмотря на заверения Гальдера, я был уверен, что Джейн где-то рядом — на вилле Гримальди, как сказал Цандер.

Я поднялся по ступенькам на верхнюю террасу и направился ко входу, где стрелочки указывали расположение туалетов. Лакей в парчовой ливрее охранял лестницу, сверкая глянцевыми лентами своих белых перчаток.

— Toilettes?

— Tout droit, monsieur[30].

Дверь дамского туалета открылась, и оттуда вышла молодая немецкая актриса, ее подвижные ноздри ходили над верхней губой, как шланги, втягивая последние пылинки порошка. Она перекинулась несколькими словами с лакеем, дав ему возможность оценить ее декольте.