Титаник и всё связанное с ним. Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Касслер Клайв

Он поплыл к ней так быстро, как только мог. К тому времени, как он добрался, Энни уже всплыла на поверхность. Ему удалось сорвать с себя спасательный жилет и надеть на нее. Спасательный жилет быстро становился бесполезным, но он поможет ей некоторое время удержаться на плаву. Она была без сознания, поэтому Стед поплыл обратно к спасательной шлюпке, таща ее за собой.

Женщины перегнулись через борт лодки и втащили Энни к себе. Но когда Стед начал переваливаться через борт, матрос у руля его остановил:

– Боюсь, в лодке для вас нет места, – сказал он. – Она и так переполнена.

– Но он герой, – сказала одна женщина. – Мы должны его взять.

– Держитесь за борт, – сказала ему другая женщина. – Вы будете в безопасности.

Стед знал, что женщина понятия не имела, насколько холодна вода. Она была не права, до смешного не права. Его зубы неудержимо стучали, пока он барахтался. Разум начал затуманиваться. Было так холодно, тело ослабело, что Стед не чувствовал собственного тепла. Начало клонить в сон. Он потерял счет времени, которое провел в воде. Десять минут?

Если я засну, то утону. Но он не мог понять, как ему вообще удается бодрствовать.

Он пытался наблюдать за событиями, разворачивающимися на корабле. Спускали спасательные шлюпки. Борьба на «Титанике» все больше ожесточалась по мере того, как начиналась паника, когда люди понимали, что в последнюю минуту спасения не будет.

В конце концов смотреть на это стало слишком больно, и ему пришлось отвернуться.

Он держался за спасательные тросы, свисавшие с борта лодки, пока она стремилась прочь.

– Вы же не хотите, чтобы нас засосало под воду, когда корабль пойдет ко дну, не так ли? – раздраженно рявкнул мужчина у румпеля женщинам, которые решили, что следует остаться и спасти еще больше прыгунов, когда два члена экипажа взялись за весла.

Спор продолжался. Пальцы Стеда соскользнули со спасательного троса, и никто не заметил, как он отстал и погрузился под воду.

«Я любил тебя, Элиза», – была одна из его последних мыслей.

И еще: «Я бы защищал тебя вечно. Я всегда хотел, чтобы ты это знала».

Дневник Лиллиан Ноттинг

8 января 1912 года

Моя дочь.

Наконец-то ты здесь.

И теперь, когда ты здесь, я могу только удивляться, как я могла так бояться тебя, бояться того, что ты значишь в моей жизни. Моей и твоего отца.

Как ты прекрасна. Ты заслуживаешь большего. Я знаю, что подумают о тебе люди, если я оставлю тебя у себя. Ты проведешь остаток своих дней, опозоренная клеймом незаконнорожденной, и к тебе будут относиться по-другому из-за этого. Это так ограничит твои возможности. Твой мир будет настолько меньше и сложнее.

Как несправедливо, и все из-за меня.

Как я, твоя мать, могла так поступить с тобой?

Вот почему я соглашаюсь на свою часть Сделки.

Ты заслуживаешь быть в лучшем месте, чем это.

Я надеюсь только на то, что прошлое, которое привело тебя сюда, не запятнает тебя. На то, что ты всегда останешься невинной, в безопасности – чего не смогла я.

1916

Глава сорок седьмая

20 ноября 1916 г.

ГСЕВ «Британник»

Руки Энни дрожат, когда она несет дневник Лиллиан Ноттинг к краю перил. Под ней мерцает темное море. Она прочитала все записи, вплоть до последней, датированной январем 1912 года. Всего за три месяца до того, как «Титаник» отправился в свое первое плавание.

Энни не вынесла бы смену после ссоры с Марком, по-этому сказала сестре Меррик, что плохо себя чувствует, и попросила отгул на вечер, прежде чем выскользнуть из палаты под подозрительным и настороженным взглядом надзирательницы.

Энни подумывает перелезть через перила и прыгнуть в море.

Стоя без плаща, она обхватывает себя руками, чтобы согреться. Как она могла быть такой глупой, чтобы питать какие-то надежды? Очевидно, Марк никогда ничего к ней не чувствовал. Я ошиблась? Но все казалось таким настоящим. Казалось – в то время, – что его действительно тянет к ней. И ощущение этого теплого притяжения было самым искренним чувством в ее жизни.

А без него она чувствует себя потерянной. После прочтения дневника все потеряло смысл. Мир перевернулся с ног на голову. Она открывает дневник и в тусклом свете одного из ближайших окон еще раз просматривает отрывки.

17 мая 1911 года

Судьба пощадила меня, хотя я и не знаю почему.

Всех моих самых близких подруг больше нет. Бет, Тэнси, Маргарет. Я все время думаю о маленьком сыне Маргарет. Теперь он остался без матери. Думаю о том, как, должно быть, кричала Тэнси. Она была такой робкой, боялась всего. Она говорила, что в здании небезопасно. Но я всегда считала, что она не права.

Теперь ничего не осталось от фабричных девушек, чьи голоса когда-то наполняли мои дни. От мельницы не осталось ничего, кроме обугленного кирпича.

23 мая 1911 года

Сегодня я кое-что поняла: я жива благодаря азартным играм Марка. Если бы не та его ужасная ночь – рыдания, просьбы простить, волны ярости, – я бы не осталась в таком отчаянии и без гроша в кармане. Пока у меня оставались скудные сбережения, у меня, возможно, никогда не хватило бы смелости попросить увеличить зарплату, а если бы я не попросила больше денег, меня бы не привели к самой хозяйке. Она не сочла бы меня достаточно «презентабельной», чтобы встречаться с клиентами, и не отправила бы в дом Кэролайн Синклер на примерку.

Я бы не стояла на коленях, подбирая подол миссис Синклер, когда на старой фабрике вспыхнул пожар. Я бы не сидела в ее гостиной, смеясь над ее остроумными замечаниями и жадно принимая подарки в виде конфет и похвал. Я бы не держалась за ее руку, пока она тащила меня по своему просторному особняку, демонстрируя покупки, сделанные во время европейского турне: огромное количество платьев всех цветов, сшитых по последней моде, о которых можно только мечтать.

Я бы не пила чай и не слушала с восторгом, как она излагает свою теорию о том, что жизнь нужна для того, чтобы жить, и что женщины имеют такое же право на жизнь и свободу, как и мужчины. Она сказала мне, что каждый предмет, который она заказала для себя, – это утверждение, что она имеет значение в мире. Я бы не смотрела на нее в зеркало, пока измеряла ей талию, не думала бы, что у встречи с Кэролайн Синклер был некий смысл, не ловила бы свое отражение рядом с ней, видя двух женщин, таких разных, но сразу же тянущихся друг к другу.

Вот так и Марк, и Кэролайн меня спасли.

14 июня 1911 года

Кэролайн снимает дом в Хэмпстед-Хит, на холме с видом на парк. Иногда мы часами сидим в гостиной, из которой открывается прекрасный вид на Кенвуд-хаус, – просто наблюдаем за людьми, приезжающими навестить знаменитую русскую пару, живущую там, и разговариваем.

Постоянно говорим: о любви, о жизни и о всех наших испытаниях. О ее покойном муже. Даже о сексе. Конечно, я тоже рассказала ей все о Марке. Мне нравится проводить с ней время. Мы даже не утруждаемся притворяться, что я шью для нее платья. Это простая формальность, крошечная часть того, что действительно нас объединяет.

И я влюбилась в этот дом, потому что это место, где живет она. Надеюсь, она никогда не вернется в Америку. Я уже запомнила все свои любимые места для отдыха, все ее лучшие платья – по одному каждого цвета, чтобы отпраздновать, по ее словам, современное вдовство.

Она может показаться грубой, но она совсем не такая. Сама по себе наследница, а теперь и наследница состояния покойного мужа, я знаю, что она, должно быть, невероятно богата, но в ней есть какая-то сладость, свежесть, которая кажется такой чистой, такой приятной. Так не похоже на светских дам, которых я знала в Лондоне. Я не могу отделаться от мысли, что одного из ее платьев хватило бы, чтобы погасить долг Марка. Не то чтобы я когда-нибудь говорила ей об этом. Мне не нужна ее жалость.

1 июля 1911 года