Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

У Люси целый чемодан набит всевозможными костюмами.

— Я знаю, но она была бы в нем такой красоткой!

Я стою перед стендом с играми для «Уи», ищу «Лыжи и сноуборд», но нигде ее не вижу. Я могу заказать эту игру через Интернет, но на самом деле хочу ее для себя и надеялась сегодня поиграть в нее с детьми.

— Мама, можешь мне помочь найти игру?

Прежде чем сдаться, я хочу убедиться, что она не прячется где-нибудь слева. Мать подходит ко мне и встает рядом, кладет руки на бедра, сощуривается и водит взглядом по стенду.

— Что я ищу? — спрашивает она.

— «Лыжи и сноуборд».

— Я ее не вижу, — говорит мать. — Нам уже пора идти. Мне нужно забрать лекарства в «Си-ви-эс».

Аптека «Си-ви-эс» — в трех кварталах дальше по улице.

— Ты иди, а мы подождем тебя тут, — говорю я: я хочу дать и Линусу поиграть с любимыми паровозиками, и избежать прогулки.

— Ты уверена? — спрашивает мать.

— Да, с нами все будет в порядке.

— Ладно, я сразу вернусь.

Поскольку я не вижу видеоигр, которые захотели бы дети или которых у нас нет, я убеждаю себя, что нам, конечно, ничего из этого не нужно, и продолжаю слоняться вокруг стола с паровозиками. У них здесь есть все настольные игры, какие я помню из детства — «Конфетная страна», «Змеи и лестницы», «Йетзи», «Улика», «Не сердись», — и много полок с играми, о которых я и не слышала. Я бреду мимо игр и останавливаюсь у стенда фирмы «Алекс»: краски, глина для лепки, клей, пряжа, куклы, бусины, оригами — в детстве я бы голову потеряла от всего этого. Люси нравится любое рукоделие, но если бы она была здесь, то оказалась бы точно там же, где моя мать, и пожелала бы то же самое платье, что мама мне показала.

Я поворачиваюсь к столу с паровозиками — Линуса там нет. Он, наверное, стоит где-нибудь слева от меня. Смотрим влево, ищем лево, двигаемся влево. Никакого Линуса.

— Линус?

Я делаю полный круг около стола. Его нигде нет.

— Линус, где ты? Линус?

Я слышу испуг в своем голосе, и это страшит меня еще больше. Я переставляю ходунки, шагаю и подтягиваю ногу до прилавка, за которым стоит девочка-подросток.

— Вы не видели годовалого мальчика? — спрашиваю я.

— Он у стола с паровозиками.

— Его там уже нет. Я не могу его найти. Можете мне помочь?

Не ожидая ответа, я разворачиваюсь и бреду по магазину.

— Линус!

Где он может быть? Магазин небольшой, старомодный и открытый, большинство игрушек расставлено по полкам вдоль стен. Здесь нет никаких длинных проходов, набитых игрушками до потолка, — это не «Тойз ар ас». Даже если Линус прячется, я должна была его увидеть. Ищу под костюмами, за куклами, за машинками и грузовичками — его вторая любимая территория в магазине. Ищем лево, смотрим влево, двигаемся влево. Его нигде нет.

— Мэм, его нет в магазине, — сообщает девочка.

О господи!

Я направляюсь к двери так быстро, как только могу. Когда я толкаю дверь, звонит велосипедный звонок. Дверь тяжелая, слишком тяжелая, чтобы Линус мог открыть ее сам. Недавно в магазин заходили какие-то подростки. Наверное, он побрел с ними. Я вспоминаю, что некоторое время назад звенел звонок. О господи!

На тротуаре полно прохожих. Я смотрю сквозь все ноги, но его не вижу.

— Линус!

Разворачиваюсь и смотрю в другую сторону. Я его не вижу. Господи! Я бреду по тротуару, молясь, чтобы выбранное направление оказалось верным, и ненавидя себя за то, что не могу бежать.

— Линус!

Если считать, что его не похитили (Боже, пожалуйста, нет), то куда он мог пойти? Больше всего на свете он любит паровозики, грузовики и легковые машины, особенно громкие. И движущиеся. Время, звук и сама жизнь, кажется, размываются и сворачиваются вокруг меня; я останавливаюсь и осматриваю улицу. Главную улицу Мейн-стрит, сейчас, ближе к вечеру, забитую усталыми водителями, говорящими по телефону и не ожидающими увидеть на дороге малыша, который глазеет по сторонам. Я застываю на краю тротуара и разглядываю дорогу в поисках ужаса, возникшего в моем воображении. По сути, каждая клеточка во мне словно замерла: левая сторона, правая сторона, сердце, легкие, даже кровь — как будто подвижная, живая часть меня остановилась, чтобы засвидетельствовать то, что вот-вот произойдет, будто само мое существование висит на волоске. Я нигде не вижу Линуса. Он пропал. Не могу вдохнуть.

— Сара!

Я смотрю и смотрю, но его не вижу. Мое поле зрения сужается, детали и цвета растворяются. Мои легкие обратились в камень. Я задыхаюсь.

— Сара!

Сознание регистрирует голос матери. Я смотрю через меркнущую улицу и вдоль по тротуару, но ее не вижу.

— Сара!

Теперь ее голос громче и идет слева от меня. Я поворачиваюсь и вижу маму, бегущую по тротуару ко мне с Линусом на руках. Воздух и жизнь врываются обратно в тело.

— Линус!

Она подбегает ко мне, прежде чем я успеваю пошевелиться.

— Я вышла из аптеки и совершенно случайно посмотрела в другую сторону. Он уже собирался выбежать на дорогу, — задыхаясь, говорит мать. Ее голос срывается и дрожит.

— О господи!

— Что случилось?

— Не знаю. Он был у паровозиков, а в следующий момент…

Мое горло пересыхает. Я не могу это произнести. Я не могу оживить этот ужас, даже если он только мог случиться и, по счастью, не случился. Я разражаюсь слезами.

— Пойдем посидим, — говорит мать, ведя меня к скамейке у «Сырной лавки».

Мы садимся, и мама отдает Линуса мне. Я крепко держу сына на коленях и, плача, снова и снова целую его личико. Мать всхлипывает, ее глаза расширены и устремлены на улицу, но не похоже, чтобы она видела хоть что-нибудь, кроме сцены, проигрывающейся в ее сознании. Мимо нас громыхает грузовик озеленителей.

— Гусовик! Гусовик! — восторженно восклицает Линус.

Я крепче его обнимаю. Мать выныривает из транса и смотрит на часы.

— Надо забрать Люси, — говорит она.

— Хорошо, — говорю я, вытирая глаза. — Его коляска осталась в магазине игрушек.

Я смотрю на своего прекрасного малыша, прежде чем отдать его. Он совершенно невредим и не подозревает, что могло случиться. Я целую его шейку и еще раз обнимаю. Потом вижу его руки.

— И надо вернуть эти паровозики.

Позже вечером, не в силах уснуть, я выбираюсь из постели, прокрадываюсь в комнату Линуса и смотрю, как он спит в своей кроватке. Он лежит на спине, в длинной голубой пижаме, закинув руку за голову. Я слушаю его глубокое дыхание. Хотя мои дети давно уже не уязвимые новорожденные, их сонное дыхание по-прежнему дарит материнским ушам покой и мир. Во рту у Линуса — оранжевая соска, мягкий шелковистый край его любимого одеяльца касается щеки, а поперек груди расслабленно лежит Банни. Он окружен всеми вообразимыми атрибутами детской безопасности, однако ни один из них не защитил его от того, что могло случиться сегодня.

«Спасибо, Господи, что спас его». Я представляю, что могло случиться сегодня, а потом представляю, как стою здесь и смотрю на кроватку, но пустую. От этого у меня перехватывает дыхание, и я едва удерживаюсь на ногах. «Спасибо, Господи, что спас его». И хотя я верю, что за радости и чудеса, случившиеся в жизни, вежливо и политически корректно всегда благодарить Бога, на этот раз я знаю, что должна поблагодарить кое-кого еще.

Как можно тише выхожу из комнаты Линуса и направляюсь вниз, через гостиную, в солярий. Я уже собираюсь постучать, когда мне чудится голос кого-то из детей. Ой, похоже, я разбудила Линуса! Но, прислушавшись еще раз, понимаю, что звук идет из-за стеклянных дверей.

— Мама? — говорю я и вхожу без разрешения.

Она лежит на своей постели, свернувшись калачиком под одеялом, окруженная грудой смятых салфеток, и плачет.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Мать перекатывается лицом ко мне, вытаскивает из пачки новую салфетку и прижимает ее к глазам:

— А, я просто перенервничала сегодня.

— Я тоже, — говорю я, проходя к ней и садясь на краешек кровати.