Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

— А по дому? Ты, наверное, скучаешь по жизни в своем доме, — говорю я.

— Немножко. Иногда я скучаю по тишине и уединению. Но если бы я была там, я бы скучала по детским голосам и смеху и активной жизни здесь.

— А как же все твои вещи? И привычные дела?

— У меня и здесь есть привычные дела и куча вещей. Дом там, где живешь. Сейчас я живу с вами, так что мой дом здесь.

Дом там, где живешь. Я вспоминаю рекламный щит в конце Сторроу-драйв в Бостоне: «Если бы вы жили здесь, вы бы уже были дома». Я смотрю в окно на прекрасную природу, на серое утро, наполняющееся светом, когда солнце поднимается над склоном гор. Я бы с радостью жила здесь — и дети, думаю, тоже. Но Боб прав. Мы не можем переехать сюда и оборвать все корни просто так, без конкретного плана действий. Воображаю рекламный щит на границе Вермонта: «Если вы собираетесь здесь жить, то вам придется найти работу». «Настоящую, хорошую работу», — добавляет голос Боба в моей голове.

— Однако я бы хотела вернуться на лето. Я буду скучать по своему огороду и пляжам. Я люблю лето на Кейп-Коде, — говорит мать.

— Как думаешь, мне к лету станет лучше?

— Да, думаю, тогда тебе станет гораздо лучше.

— Нет, я имею в виду, стану ли я такой же, как до всего этого?

— Не знаю, милая.

— И врачи, кажется, считают, что если я не выздоровею полностью к лету, то, возможно, не выздоровею никогда.

— Они же не все знают.

— Они знают больше, чем я.

Мать проверяет ряд.

— Могу поспорить, они не знают, как кататься на сноуборде, — говорит она.

Я улыбаюсь, воображая, как перепуганная Марта, пристегнутая к сноуборду на «Лисьем беге», шатается туда-сюда и шлепается на задницу через каждый метр.

— Нет ничего невозможного, — говорит мать.

Врачи, наверное, сказали бы мне и то, что я еще не могу кататься на сноуборде, что это невозможно. И все же я это делаю. «Нет ничего невозможного». Я не двигаюсь и впитываю слова матери, пока не чувствую, что они проникли в самую глубину меня, откуда их уже не вытряхнуть. Мать звякает спицами, продолжает узор своей шали и не замечает, как я наблюдаю за ней. Я люблю ее простые и все же полные мудрости слова, горжусь тем, что она делает все, что от нее требуется, благодарна ей, что она вообще приехала и осталась мне помогать, хотя я весьма невежливо велела ей отправляться домой. Слава богу, что она это проигнорировала.

Я протягиваю руку и касаюсь ее ноги, одетой в носок.

— Что? — спрашивает мать, отрываясь от вязания.

— Ничего, — отвечаю я.

Она возвращается к своей шали. Я пью кофе и смотрю на огонь, наслаждаясь еще одним приятным моментом: я дома вместе с мамой.

Глава 34

Классический зимний американский норд-ост засыпал всю Новую Англию на День святого Патрика, но если два фута снега в Велмонте оборачивались для всех старше восемнадцати в основном неприятностями — отменой уроков в школе, задержками авиарейсов, слякотью на дорогах, по которым трудно ехать, авариями, — то двадцать с лишним дюймов здесь, в Кортленде, обрадовали всех, словно пушистое благословение небес. Условия на горе в эту безветренную солнечную субботу не могли бы быть лучше.

Я здорово прогрессирую на сноуборде, как ни крути. В прошлые выходные Майк снял с доски рукоять, и теперь я пользуюсь только одиночной лыжной палкой, к которой внизу приделана маленькая, едва заметная лыжа, — она дает мне гарантию дополнительной устойчивости и контакта со склоном, во многом так же, как балансир в каноэ или ходунки при ходьбе. Но опорная палка куда круче ходунков — в ней нет ничего старушечьего.

Кроме того, я привязана к Майку, который теперь едет позади меня, тросом, протянутым от кольца на конце моего сноуборда в руки Майка. Майк, наверное, выглядит, как Санта-Клаус, управляющий упряжкой, что делает меня кем-то из его оленей — Стремительным, Танцором или Рудольфом, но, по правде говоря, мне все равно, как мы выглядим в чужих глазах. Оттуда, где я стою, мне виден нормальный сноуборд и роскошная трасса, засыпанная свежевыпавшей «пудрой». За моей спиной Майк регулирует нашу скорость с помощью поводьев и одобряюще восклицает, напоминает о технике и предупреждает о том, что происходит слева от нас. Майк говорит, что я, возможно, захочу продолжать пользоваться палкой, но к концу сезона уже смогу кататься одна, что одновременно и потрясающе, и почти невозможно вообразить. Но сейчас я по-прежнему не замечаю слева от себя ледяных участков, поворотов трассы и других лыжников и сноубордистов, пока Майк на них не указывает (а порой даже тогда), так что я знаю, что еще не готова перестать верить в этого Санту.

Мы уже доросли от «Кроличьей тропки» до моих любимых трасс среднего уровня, и я совершенно счастлива: избавилась от «Ковра-самолета» и трассы для начинающих и перешла на настоящую гору. Прямо сейчас мы в середине «Лисьего бега». Я внимательно смотрю по сторонам в поисках Чарли. То и дело я вижу его на доске, в восторге от того, что видит меня, а потом в еще большем восторге проносящегося мимо. Его катание на сноуборде выглядит легким и непринужденным. Не знаю, как выгляжу я, но полагаю, что чрезвычайные усилия и сосредоточенность, прилагаемые мной, сказываются на внешнем виде. Но опять же мне все равно, как я выгляжу. Может, я и не похожа на крутую сноубордистку, но чувствую себя именно ею.

Хотя трасса безупречна, я радуюсь пролетающему мимо Чарли, полностью доверяю Майку свою безопасность и чувствую себя как Шон Уайт из видеоигры, я все же не испытываю полной внутренней радости и спокойного подъема настроения, как обычно на горе. Я очень старательно сосредоточиваюсь на технике и ощущении доски на трассе, но часть сосредоточенности уходит на выслушивание театрального монолога, разворачивающегося в моей голове, и это представление совершенно меня захватывает.

«Что, если Боб прав? Что, если „Беркли“ был единственной дорогой назад? Что, если я отказываюсь от своего последнего шанса вернуться в нормальную жизнь? Может быть, жизнь в Вермонте — безумие».

Я приседаю на пятки и поворачиваю вправо. Но я слишком отклонилась назад, ребро доски заедает, я слетаю и тяжело приземляюсь на задницу. Майк останавливается рядом со мной и помогает подняться.

— В порядке? — спрашивает он.

— Да, — отвечаю я, хотя понимаю, что и мой копчик, и мое эго уязвлены и ушиблены.

Я направляю нос сноуборда вниз по склону, и мы снова скользим.

«Чем мы с Бобом можем здесь заниматься? Я не хочу заводить кофейню, продавать билеты на подъемник или открывать художественную галерею (мамина идея). Может быть, тут для нас ничего нет. Будет ли жизнь здесь означать отказ от нашего опыта и трудно доставшегося образования — от всего, чего мы хотели достичь и привнести в мир, от всего, о чем мы мечтали?»

— Эй, Гуфи!

Это Чарли. Он называет меня Гуфи, потому что я еду вперед правой ногой, это считается «гуфи-ногостью»[8]. Чарли думает, что обзывается, и так бунтует, — а я считаю, что кличка идеально мне подходит. На этот раз сын не притормаживает и проносится мимо, так что я вижу только спину его оранжевой курточки. Я улыбаюсь:

— Хвастунишка!

«Может быть, я просто перепуганная инвалидка и пытаюсь утянуть Боба за собой на дно. Может быть, я пытаюсь убежать и спрятаться. Может быть, я сошла с ума. Я сошла с ума?»

Доска направлена прямо вниз по склону, и я уже еду максимально быстро для комфортного ощущения, и тут склон резко опускается и скорость растет. Мое сердце подпрыгивает, и каждый мускул в теле напрягается. Майк чувствует мою панику, сильно тянет за трос, и вместо болезненного падения я мягко останавливаюсь.

— Все в порядке? — кричит Майк из-за моей спины.

— Ага. Спасибо.

Вот бы он мог так же натянуть поводья моих вышедших из-под контроля мыслей! Мы снова продолжаем спуск.

«Я не хочу возвращаться в „Беркли“. Должен быть другой выход, другая мечта. Я знаю это так же, как знаю, что снег белый. Но что это? Где оно? Можем ли мы жить здесь успешной полной жизнью? Это кажется невозможным».