Питер Акройд - Дом доктора Ди

«Матушка, – воскликнул я. – Нет, ты не мать, но жена! Ты – призрак жены моей, вставший передо мною! Но отчего ты несешь меня в своем чреве?»

«Джон Ди, я послана Богом».

«О, увидеть тебя, и так скоро! Я думал, что никогда больше не увижу твоего лика в сей жизни, никогда не услышу твоего голоса на этой печальной земле».

«Я пришла научить тебя истинному зрению, Джон Ди, дабы ты мог видеть то, что кроется в душах людей. Тогда облачишься ты в новый наряд, и он будет иного цвета».

«Какой наряд? Какого цвета? Я блуждаю во тьме».

«Что ж, оставлю рассужденья и отвечу тебе простой песенкой:

Пускай твоя мудрость не будет помехой в пути,

Сожги свои книги и смело за мною иди.

Ну как, понятно?»

«Могу я задать тебе несколько вопросов? Всегда ли любовь начинается скорбью, а кончается смертью? Всегда ли наслажденье полно боли, а радость проникнута горечью? Разве возможно на свете добро, если венец всему – печаль?»

«Ты спрашиваешь меня об этом даже теперь?»

«Да, я и теперь не знаю, какой может быть любовь».

«Вот почему при всей своей учености ты нашел в сем мире лишь злобу да честолюбие. Ты читал свои фолианты вотще и тратил время впустую. Теперь пойми нечто, способное принести тебе гораздо больше пользы: этот мир есть ты сам, Джон Ди».

«Так как же его изменить?»

«Для этого нужно суметь изменить себя. Однажды ты уже видел мир без любви. Теперь раскрой глаза и воззри на мир с любовью».

После сих слов это бесплотное существо, моя дорогая жена, словно бы погрузилось в пол и исчезло в пламени. Затем огонь охватил всю комнату, однако не причинил мне вреда. И стены вокруг меня пропали.

Воззри же на мир с любовью. Я стоял в своем собственном саду, что разбит на покатом берегу Флита, однако он дивным образом изменился. Прежде здесь витали зловонные миазмы, поднимающиеся с ближних луж и канав, но теперь они исчезли, и воздух был сладостен и благоухающ; также пропал куда-то гнус и иные летучие твари, кои ранее весьма мне досаждали. Все вокруг казалось светлым, пробужденным к новой жизни, а посреди деревьев я увидел прекрасную розу, обвивающую собою дуплистый дуб. Цветы на ней были белыми и красными, листья сияли, как червонное золото, а у подножия дуба бил хрустально-чистый ключ. «Я знаю, что это, – вслух промолвил я. – Это Сад Философов, и вход сюда обычно преграждают такие замки и препоны, что никто не может их миновать».

И правда, здесь были многообразные растения и цветы, символизирующие стадии великой работы: роза, которая есть цветок солнца; шелковица, означающая таинство изменения; и мирт, что является истинным символом бессмертия. Все они, вместе с неиссякаемым родником, вечно освежающим наши усилия, представляют собой эмблемы химического поприща. Были тут и другие побеги и травы, по природе своей тяготеющие к различным планетам, чьи лучи оживляют, лелеют, холят и взращивают хрупкие семена этого мира. Вот почему все следует сеять и пожинать в соответствии с положением астральных тел над или под горизонтам. Кориандр и укроп должно сеять, когда месяц растет, а собирать на ущербе луны. Травы лучше всего срывать после двадцать третьего марта и до двадцать третьего июня, когда их целебные свойства усиливаются излученьем небесных светил. Однако пусть об этом радеют аптекари, чья главная забота – выделять из растений их драгоценную квинтэссенцию; Сад Философов хранит в себе гораздо более великую тайну, ибо в здешней росе пребывает дух новой жизни. Соберите ее в месяце мае, расстелив по траве чистое белое полотно, и дистиллируйте в стеклянном перегонном кубе…

«Довольно, Джон Ди. Довольно. Я прочла все твои мысли». По правую руку от меня, как раз возле недавно построенного мною причала, клонилась к воде маленькая ива; и вдруг из нее, чудно преображенной и раздвоившейся посередине, ступила на землю моя жена. На ней была синяя мантия, расшитая серебряными нитями, а под мантией – белое шелковое платье, усыпанное бриллиантами величиной с боб. Ее красота едва не ослепила меня, и я закрыл лицо ладонями. Нет, то была не жена. То была моя мать, которую я не видел вот уже многие годы. Нет. Это была не она, но другая – та, кого я видел во снах с самого детства и кого неизменно терял, пробуждаясь. Да, то была она. «Довольно, – сказала она. – Ты проник в алхимический сад. Теперь отвори угловую калитку и найди то, что будет для тебя самым благим и полезным. Взойди на холм отреченья и избавься от знаний, обретенных из страха и честолюбия. Мне нечего к этому добавить».

И она исчезла. Маленькая калитка, упомянутая ею, находилась слева от меня, на краю сада, и я весьма охотно двинулся в ту сторону; отворив калитку, я вышел на ровный луг, покрытый мягкой травой и простирающийся до самого горизонта. Он был залит солнечными лучами, но я нигде не видел холма, о котором шла речь; затем он внезапно возник передо мною, и я начал подъем, зная, что вскоре обрету под ногами более надежную почву. Через какое-то время я достиг вершины холма и, остановясь, дабы перевести дух, устремил взгляд на обширные сады, раскинувшиеся внизу великолепным ковром. Здесь были поросшие муравою террасы, чудесные деревья и цветы, восхитительные аллеи, живые изгороди, отбрасывающие прохладную тень, и прочие насаждения, изобилующие увитыми зеленью беседками, скамьями и шпалерами, расставленными с превеликим изяществом, прилежанием и искусством. Даже с верхушки холма я обонял столь сладостные ароматы, источаемые растениями и травами, слышал столь дивную музыку природы и трели птиц и видел клумбы, пестрящие столь многими прелестными цветами, что это побудило меня сказать вслух: «Первым местом обитания, созданным Всемогущие Богом, был сад, и теперь, о Господи, я воочию убедился в том, сколь прекрасна Твоя обитель».

Я спустился с холма и вышел на очаровательную лужайку. Со всех сторон ее окаймляли укромные аллеи, образованные густым колючим кустарником; в самом же этом кустарнике, подобно ежу, что хоронится среди шипов, ибо шкура его полна иглами, пряталось множество неприхотливых растений – я узнал тут гвоздичные, мускатные и фисташковые деревца, а также алоэ, известное своим укрепляющим действием. Все это символизировало пору, когда лучше собирать целебные травы для желудка, нежели благоуханные цветы для услаждения чувств. Ибо сей мир способен как ранить, так и врачевать; и хотя базилик порождает скорпионов, их можно полностью извести с помощью того же базилика. Уловил я и тонкий запах руты, изгоняющий из зеленых насаждений змей и прочих ядовитых гадов. Воистину, все на этой поляне дышало миром и простотою – где еще, если не здесь, следовало учиться смирению и мудрости? Внимая окружившим меня безмолвным наставникам, я почувствовал, что меланхолия покидает меня, и с облегченной душой зашагал по ровно подстриженной мураве к самому саду.

И куда же попал я, как не в царство редчайших и изысканнейших цветов? Тут росли дивные розы, ароматные примулы, грациозные фиалки, лилии, гладиолусы и турецкие гвоздики; были тут и желтые нарциссы, пестрые анютины глазки и сераделла с белыми и красными цветками. Чтобы определить названия и свойства всех этих многочисленных растений, мне понадобился бы какой-нибудь специальный ученый труд, однако я заметил, что они принадлежат к различным сезонам: весенняя примула, эмблема верной любви, и благородный левкой соседствовали с лавандой и майораном зимней поры, желтые январские крокусы цвели бок о бок с июньским водосбором, а белая апрельская фиалка – рядом с сентябрьским маком. Да, подобного изобилия я еще не видывал, и меня обдало такою волной сладких запахов, точно я распахнул дверь в чулан, где хранился заботливо высушенный гербарий, обнимающий богатство целого года.

Затем откуда-то повеяло ароматом желтофиолей, и этот миг вернул меня обратно к детским годам, когда я играл в бабки под стеной амбара, стоявшего на нашем поле в восточном Актоне. А вот и моя мать в белом платье, любовно простирающая ко мне руки. Молю тебя, поговори со мною ласково, матушка, хоть я уже не дитя, ибо теперь, на склоне лет, мне так нужно услышать твой голос и обрести утешение. Помнишь, как крепко ты обнимала и целовала меня, сразу изгоняя все мои страхи! И тут пропало все, что ждало меня впереди и что было за моей спиною, – осталась только сыновняя любовь. Матушка, матушка, там, где есть ты, нет места ночи и мраку, ибо в памяти моей твое сиянье побеждает тьму, как вихри, что вбирают в себя пыль. Так осенил меня аромат желтофиолей, и я замер, покоренный его волшебными чарами.

Потом я еще немного прошел далее и очутился на поляне, где росли стройные вязы, а также ряды молодых деревьев, увитые виноградными лозами. Здесь я заметил ноготки, тимьян, девясил, розмарин и подобные им цветы для города (по моему разумению), и вдруг ощутил благоуханье левкоя, схожее с пряным ароматом гвоздики. Где слышал я этот запах прежде? Так пахла маленькая, крепко зашитая ладанка, которую моя жена никогда не снимала с шеи; и тут я отчетливо увидел ее такой, как в ранние дни нашего брака, – в длинном голубом платье, ожидающей меня у дверей дома на Постерн-стрит, где мы тогда обитали. О, как страстно хотел я вновь пережить этот миг – какую радость он принес бы мне, не отягощенному бременем своих обычных страхов! Тогда я не видел и не осознавал всей святости этой минуты, а теперь вдруг отчетливо понял, что она ушла навсегда. Бывает, что злато лежит незамеченным в прахе земном, покуда какой-нибудь ребенок случайно не подберет его; так другие замечали и собирали злато этого мира, а я оставался ни с чем. Я пытался постичь мир, но ни разу не видел его в истинном свете; я жаждал знаний, но, мучимый страхом, не умел оглядеться по сторонам. Я искал определенности в думах о прошлом и грезах о будущем, но упустил тот драгоценный миг настоящего, когда моя жена махала и улыбалась мне на крыльце нашего дома. О, если бы увидеть ее опять, как тогда, и услышать ее голос…