Ник Хорнби - Как стать добрым

В этот момент в пустом соборе я заметила человека, на которого прежде не обращала внимания. Это был мужчина, примерно моего возраста, с моим носом и моей комплекции, в старой кожаной куртке Дэвида. Передо мной сидел мой брат!

Моя первая реакция — а это что-то да говорит о состоянии современного англиканства, а также о том, что мой новообретенный церковный энтузиазм, как я уже догадывалась, протянет недолго… — в общем, первое, что я почувствовала, это жалость к брату. Что же привело его сюда? До какого состояния нужно было ему дойти, чтобы сюда явиться? Я стала наблюдать за Марком: вот он сокрушенно вздохнул, вот уронил голову, подперев ее кулаком. Вероятно, на лице его сейчас неизгладимая печать страдания. Растормошив Молли, я показала ей на дядю, страдающего по соседству, в противоположном приделе церкви. Пару минут она тщетно пыталась привлечь его внимание, после чего сорвалась с места и, перескочив проход между скамьями, добралась до него. Только тогда, увидев перед собой племянницу, он поцеловал ребенка и огляделся по сторонам. Мы издалека обменялись смущенными улыбками.

Приятно-безумная дама уже раздавала облатки, и паства на неверных ногах стала пробираться вперед. Возникшее волнение или, точнее, то, что здесь можно было посчитать за волнение, позволило мне собрать членов моего семейства, рассеянных в пустом пространстве собора, и выпроводить их за дверь.

— Привет. — Как только мы очутились на улице, я чмокнула Марка в щеку и вопросительно посмотрела на него.

— У тебя такой вид, будто ты застукала меня в борделе.

— Ты так считаешь?

— Мда. Как-то, в самом деле, унизительно. Ты не находишь? По, сдается мне, ты и сама здесь не случайно.

— Я с ребенком.

— Такое объяснение сошло бы на сеансе «Истории игрушек — 2». А тут церковь.

— Мы ходим сюда каждую неделю, — встряла Молли. — Здесь так здорово, правда?

— Не хочешь на следующей неделе сходить с дядей Марком? Кстати, как насчет чашечки кофе?

— Зайдем к нам.

Мы направились к машине — господи, это заняло целых полминуты! Мы с братом трагически молчали, в то время как Молли никак не могла угомониться. Подпрыгивая на ходу, она твердила «раз-два-три-четыре — покажи свой грех». Вид у нее был такой, словно мы возвращались из Луна-парка. Мы с Марком ничуть не удивлялись ее восторгу: чего вы хотите от ребенка, впервые побывавшего в месте, где происходят такие оригинальные события: тетенька в сутане кричит, поет и развлекает пенсионеров. Поведение Молли, конечно, не вписывалось в рамки приличия и раздражало необыкновенно, так что эти тридцать секунд ее восторга дорого обошлись моей нервной системе. Но я сдерживалась. Помню, когда еще не родился Том и я с большим животом ходила подышать в парк свежим воздухом, откуда-нибудь с далекой скамейки я наблюдала за родителями, приводившими сюда своих карапузов. Часто приходилось видеть, как дети умело выводят родителей из себя. Наблюдая ответную реакцию пап и мам, мне невольно приходило на ум: неужели и я стану такой сварливой и раздражительной? Нет, говорили бушевавшие во мне гормоны материнства: я ни за что не позволю себе вызвериться на своего ребенка, потому что все, чего я хочу, — это чтобы он, мой еще не родившийся сын, был счастлив. Я растроганно плакала при одной мысли об этом. Любой ценой родители должны добиваться, чтобы дети их были счастливы. Но растрогать способны не только мысли о детях. Хотя что еще может так волновать того, кто стал матерью или отцом? Как бы там ни было, сегодня утром меня уязвило в самое сердце состояние моего родного брата.

Марк как-то постарел и осунулся со времени нашей последней встречи — а может, я просто толком тогда не разглядела его? На лице Марка прибавилось горестных морщин, засеребрилась воскресная щетина. Раньше он брился ежедневно, видимо пытаясь скрыть следы «взросления» на лице. Не то чтобы он с достоинством стал воспринимать свой возраст, скорее дело было совсем с другом. Он сильно сдал, махнул на себя рукой, ему уже лень было потянуться за пеной и помазком. Была в этом некая условность, социальная игра, в которой он устал принимать участие. Вот уже многие годы он ежедневно проигрывал в этой игре, и она ему, видимо, опостылела. Наверное, я рассуждаю чересчур мелодраматично, и если бы я в самом деле поймала его на выходе из ночного клуба (или даже публичного дома), такого небритого и усталого, тому были бы совершенно другие объяснения. Но я встретила Марка в церкви, а это, в сочетании с его небритостью и усталостью, — недобрый знак. Я достаточно хорошо знала Марка, чтобы предчувствовать в этом нечто неладное.

— Ну?

— Что ну?

— Первый заход?

— Второй.

— Всего? Или за неделю?

— Да… ходим.

— Ну и как?

— Ты же сама видишь, что происходит. Она не может найти с ними общего языка.

— Так не лучше ли найти другую церковь?

— Боюсь, если я начну искать, постепенно засосет. Бесперспективное занятие.

— Откуда такая депрессивная логика?

— А чего ты хотела? Такой она и должна быть, в соответствии с жизнью.

Я припарковалась у дома, и мы зашли «на чашку кофе». ГудНьюс с Дэвидом склонились, как полководцы, за кухонным столом над каким-то клочком бумаги.

— Это мой брат, Марк, — представила я его ГудНьюсу. — Мы случайно встретились в церкви. Марк, познакомься: перед тобой диджей ГудНьюс.

Они обменялись рукопожатием, и ГудНьюс задержал на брате странный пытливый взгляд, который явно нервировал Марка. Его это пристальное разглядывание, очевидно, задело.

— Может, вы продолжите в другой комнате? Нам с Марком надо поговорить.

Дэвид посмотрел на меня кротко и обиженно, и они отвалили вместе со своими планами.

— Можно я останусь послушать? — попросила Молли.

— Нет. До свидания. Займись своими делами.

— Этот тип был на вечеринке, — заметил Марк. — Кто он такой?

— ГудНьюс, что ли? Это духовный наставник моего мужа. Его личный Заратустра. Он с нами теперь живет. С ними, точнее.

— Не понял. А ты?

— А я теперь снимаю «флэт» по соседству. Дети не знают.

— А. Ну, тогда все понятно. Хм-м. — Марк разразился бурным потоком междометий, еще не зная, как отнестись к полученной информации.

— С вами еще что-нибудь случилось?

— О том и речь.

Я поведала ему о событиях последних недель, стараясь не распыляться и быть предельно краткой. Однако Марк то и дело останавливал меня наводящими вопросами. Во время нашего разговора я вдруг вспомнила:

— Слушай, а что у тебя-то случилось? — Ведь если кто-то и нуждался сейчас в утешении, так это в первую очередь сам Марк.

— А то ты не знаешь, — отмахнулся он.

— Что такое? Что я должна знать?

— Хожу туда уже вторую неделю. Наверное, это о чем-то говорит.

Итак, Марк признавал, что дошел до ручки. Выдохся. Когда-то он вел достаточно разнузданную жизнь: наркотики, рок-н-ролл, ненависть к консерваторам, неразборчивость в половых связях. Уже при самом поверхностном знакомстве с этим человеком становилось понятно: если бы вдруг Марк потерялся, в церкви искать его было бы бесполезнее всего.

— Как это началось?

— Я ехал к тебе, хотел встретиться, поговорить, поиграть с детьми. По дороге мне стало совсем паскудно. Было как раз воскресное утро, службы-то начинаются в десять, и… прямо не знаю, что на меня такое нашло. Может, затмение, а может, наоборот, просветление. Просто вдруг увидел храм. Понимаешь, так все совпало. Все произошло в нужный момент, когда я, оказывается, больше всего в этом нуждался. А как ты там оказалась?

— Я хотела получить прощение.

— Прощение? За что?

— За все те мерзости, что сотворила в жизни, — собравшись с духом, ответила я.

Марк выслушал краткий список моих прегрешений. Посмотрев на собеседника, я уловила в его глазах искорки смеха.

Марк недотепа, он жутко невезучий человек, к тому же потенциально суицидальная личность. Мы оба, можно сказать, дошли до ручки.

— Что ты так убиваешься? Ты же не делала откровенных подлостей.

— Благодарю. Но тем не менее я всего лишь человек. А нельзя быть человеком, не натворив мерзостей на этом свете.

— Черт возьми. Как вовремя я, оказывается, зашел.

Я налила ему чашку кофе. Марк достал сигарету — а ведь бросил курить лет десять назад, — и я стала искать блюдце — пепельницу Обезьяны. В это время Марк поведал мне о своей бесперспективности на работе, о безнадежности в личной жизни и обо всех дурацких ошибках, которые он совершил, и как постепенно он стал ненавидеть всех и каждого, включая самых близких и самых разных людей, что и привело его к женщине, поющей мюзиклы с амвона.

ГудНьюс был уже в курсе происходящего. Мы сели за собранный на скорую руку завтрак. Вот тут это и произошло. Нежданно-негаданно, ни с того ни с сего наш гуру заехал в мутное застойное болото, которое представляла собой жизнь Марка.