Елена Колядина - Кто стрелял в президента

— Нас никакие американские недоразвитые отростки не беспокоили, у нас вообще — девочка, — взвился Геннадий Павлович. — У нас было косоглазие!

— У вас, извините, был букет болезней! Мы вам его уменьшили. И вместо благодарности вы доктора высшей категории убить грозились?

— Теперь жалею, что не убил. Чтоб он других детей не покалечил.

— Василь Петрович дохтор не худой, — встряла санитарка. — В рот не берет! Разве только на день медика приложится.

— Кузьминична, помолчите, — приказала врач. — А девочек мы через недельку еще раз прооперируем. Правда, девочки?

Люба и Оля переглянулись и дружно заплакали в голос.

— Я не хочу-у! — хором вопили они.

Через десять дней Надежда Клавдиевна пробралась в отделение, чтобы помыть Любе волосы. Когда Люба уже сидела на кровати с замотанной в вафельное полотенце головой, в палату вошла санитарка с огромной рыжей клизмой.

Люба скатилась на пол и забилась под кровать. Санитарка принялась вытаскивать ее из-под кровати, тягая за тощую ногу. Люба рыдала и держалась за ножки. Надежда Клавдиевна со слезами упала на четвереньки и принялась умолять:

— Доченька, миленькая, надо! Потерпи! Папа тебе гармошку купит.

— Не хочу гармошку!

Санитарка рывком опрокинула кроватку и воткнула Любе клизму.

— Что вы творите, ей же больно! — завопила Надежда Клавдиевна.

— Уйдите, мамаша, не мешайте работать.

Надежда Клавдиевна ринулась в ординаторскую:

— Что хотите со мной делайте, я останусь с ребенком на ночь!

Врач нахмурилась. Молча перелистала чью-то карточку.

— Хорошо, оставайтесь. Только на одну ночь.

Утром медсестра написала Любе йодом вдоль руки от локтя до ладони: Зефирова.

— Чтоб твой батька, не жаловался, что ребенка перепутали.

А через неделю Люба с восторгом смотрела на себя в зеркало большими серо — зелеными глазами.

— Красавица моя! — сказал Геннадий Павлович.

И вытащил из шкафа новую маленькую гармонь.

Традиция задабривать дочь подарками после каждого контакта с медициной, держалась до того дня, когда Любе исполнилось шестнадцать лет. В день своего совершеннолетия Люба наотрез отказалась ехать к очередному целителю: хватит, все это бессмысленно, я буду жить такой, какой родилась. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович виновато переглянулись. Собственно, лишь чувство вины перед Любой и заставляло их ездить по стране к целителям, травникам, костоправам и пасторам. Бессчетное количество раз Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович вносили Любу на руках в деревенские избы, в кельи монастырей, в битком набитые концертные залы телепатов и биоэнергетиков. В доме Зефировых на столах, подоконниках и полках не было места от заряженных вещей и талисманов: к ногам Любы прикладывали то коровье масло, «намоленное» бабкой, то тряпку, заговоренную дедом-отшельником. Уповали Зефировы и на официальную медицину: Любе подрезали сухожилия, на месяцы заковывали в корсет. Но решение прекратить изнуряющие силы и кошелек Зефировых поездки Люба приняла после визита в Петербург к заокеанскому пастору.

Пастор принимал в комнате огромной коммунальной квартиры, запутанной, как тяжба о разделе имущества. Он долго читал на иностранном языке отрывки из некой внушительной книги. А потом рывком, так что Надежда Клавдиевна вздрогнула, сдернул Любу с коляски и истово закричал на ломаном русском:

— Идьи, девоч-чка! Ты можешь ходить!

Люба зашаталась и рухнула на пахнущего дезодорантом пастора, увлекая его за собой на истертый паркетный пол. Лежа на священнослужителе, Люба и приняла решение прекратить попытки стать такой, как все.

Эту историю Люба почему-то вспомнила сейчас, когда лежала рядом с Николаем. Он рассеянно выслушал Любу, издал вежливые смешки, помолчал и, наконец, осторожно задал вопрос, ради которого, собственно, и лежал в этой вонючей комнате на омерзительной кровати:

— Слушай, все хотел тебя спросить.

— О чем?

— Как тебе царь наш показался?

Люба недоуменно повращала глазами по серому потолку.

— Мне?

— Ну! Ты же его видела в Кремле?

Люба вспомнила программу «Время».

— Видела, конечно.

— И как тебе впечатление? С бизнесом порядок будет, в конце концов?

— С бизнесом — да, — почему-то твердо сказал Люба.

Николай с облегчением вздохнул.

В силу ограниченности движения и скромного достатка семьи Зефировых, Люба часто смотрела государственное телевидение, что отразилось на ее мышлении в части политики федеральных властей. Но, собравшись с мыслями, Люба, хоть и наивными словами, высказала свое упрямое девичье мнение:

— Все вокруг власти так лебезят. В рот смотрят. За критику благодарят. Не хотят ничего неприятного сообщать, вдруг, думают, гонца с плохой новостью казнят. Послушаешь: пенсии растут, урожай небывалый, очередной кризис преодолели, тишь да гладь, экономика на подъеме!

После этого простодушного политического анализа она примолкла.

— Эх! — расстроился Николай. — Так я и думал. До чего ж страна холуйская! Каждый только о своей заднице думает. Хоть бы кто за столом осмелился в глаза про бардак сказать! Газетки, небось, подкладывают какие нужно, в одном экземпляре, аналитику сраную, липовые опросы населения.

— Ты что? — поразилась Люба, в силу некоторой недоразвитости верившая в телевизионные новости. — Так бывает?

— Ха! — сказал Николай. — Но на вид-то гарант тебе как показался?

— Вроде ничего на вид, — сообщила Люба.

— Ты его еще увидишь? — между прочим спросил Николай.

Люба подумала. Вспомнила, что на кухне у Сталины Ильясовны стоял телевизор.

— Увижу, конечно, — подтвердила она.

— А когда? — осторожно поинтересовался Николай.

— На этой неделе точно.

Глаза у Николая загорелись.

— Любовь!.. — весело сказал он. — Любовь, как же ты удачно на меня свалилась.

Люба затрепетала.

«Тьфу!» — сказала в сердцах коляска.

— А вот чисто теоретически? — рисуя на Любином животе спирали, спросил Николай. — О чем бы ты с царем поговорила?

— Об инвалидах, — мгновенно ответила Люба. — Но не о себе, я ведь просто человек с ограниченными возможностями, а о тех инвалидах, кому гораздо тяжелее меня.

— Это само собой, — согласился Николай. — А еще о чем?

— Наверное, про бездомных, про наркоманов.

— С наркотой бардак, — согласился Николай.

И встал с кровати.

Коляска стыдливо подалась в сторону.

— Столько молодых ребят гибнет от этой заразы, — все более тихим голосом, под конец почти шепотом, произнесла Люба, то робко глядя на Николая, то отводя взгляд.

Он надел джинсы.

«И никакая это не зараза, — вдруг подала из пакета голос утка. — А естественный отбор».

«Кто тебе такую чушь сказал?» — возмутилась Люба.

«Никакая не чушь. Я однажды в больнице разговаривала с уткой, которая ухаживала за кандидатом наук, — обиженно сказала утка. — Она слышала от него, от доцента этого».

«Слышала звон, да не знает где он», — перебила, возмутившись, коляска.

«Все, кто склонен к употреблению наркотиков, вымрут от передозировки, и останется здоровое поколение», — не сдавалась утка.

«Почему тогда все, кто склонен к алкоголю, не вымерли, оставив после себя сплошных трезвенников? — уела Люба утку. — Наоборот, нарожали пьяницы больных детей и пьют себе дальше».

«А я почем знаю? — обиделась утка. — За что купила, за то и продаю».

— Вообще-то я так считаю, — заметил Николай, надевая ботинки, — сдохнет наркоман, так туда ему и дорога. И чем быстрее, тем лучше. Естественный отбор. Поэтому наркоты продавать нужно как можно больше, чтоб все дерьмо передохло. Но — порядок нужен в продаже. А не кто во что горазд.

— Ты думаешь? — неожиданно согласилась Люба податливым голосом.

«Люба! — возмутилась коляска. — Ты чего это потакаешь бесу этому? Где твоя гражданская позиция?»

«Я не хочу, чтобы он меня бросил», — виновато сказала Люба.

«А если он тебе скажет: укради? Или убей?» — настойчиво сохраняла принципиальность коляска.

Люба потерянно молчала.

«Не красит тебя, Люба, такая любовь», — строго сказала коляска.

— Тебе, может, помочь? — спросил Николай Любу.

— Нет, — испуганно отказалась она.

Еще не хватало, чтобы Коля увидел ее беспомощной и некрасивой.

— Я сама все сделаю. Ты только коляску подкати.

— Тогда я пошел? Внизу подожду? Заодно разберусь с этим твоим певцом.

Люба не смогла удержать счастливой улыбки.

— Ты ревнуешь?

— Еще бы! Ладно, жду.

И Николай вышел, довольно посвистывая.

«Люба!» — позвала коляска.

«Ну что тебе?» — неохотно отозвалась Люба, садясь на кровати.

«Сама знаешь — что…»

«Зачем ты меня мучаешь? Права ты. Тысячу раз права! Я не должна была соглашаться с Колей насчет наркоманов».